Попытка родословной

— Ну и я буду тебя так называть. А теперь быстро к столу.

— Нет, разве это правильно: большая часть станков — ещё бельгийские, с дореволюционных времён. Да они старше нас… А когда я попытался поднять вопрос, меня тут же поставили на место: мол, ты здесь без году неделя, а уже предлагаешь какие-то изменения.

— А ты давно там работаешь? — Голда уже не жалела, что согласилась сопровождать подругу. Этот смуглый красивый парень ей сразу понравился. Совсем взрослый. Сколько ему? Двадцать пять? Или ещё больше?

— Зяма работает уже год. Он инженер. Галя, а ты почему ничего не ешь? Возьми печёнку. Или холодец, — Фрума не собиралась скрывать от новой знакомой, что Залман — её парень. Без пяти минут жених. Она привыкла вести себя по-хозяйски. Тем более — у себя дома. В такой день.

— Спасибо, — Голда потянулась к тарелке с холодцом и неожиданно задела чью-то руку.

— Извини, Галочка, это я виноват. — Залман улыбался совсем не огорчённо. — Хотел тебе помочь.

— Зачем? Я сама. Тебе положить, Тося?

Вечер продолжался. Но Залману казалось, что ест и говорит кто-то другой. Глаза неотрывно следили за девочкой, которая оказалась рядом. Когда их руки соприкоснулись, он почувствовал настоящий ожог. Будто перескочил из своих тридцати в её двадцать… Или ей и двадцати нет?

Доброволец (1941, июль)

— Гита знает, что ты написал заявление?

— Ещё нет. Завтра скажу.

— Почему не сегодня?

— Хочу прожить ещё один день без слёз.

— Изя, но ведь это ничего не значило?

— Не скажи. Пусть бы призвали вместе со всеми. Зачем было устраивать спектакль? Делать из нас добровольцев?

— Но это, может быть, ненадолго.

— Зяма, мы не на партсобрании. Кто знает, сколько продлится эта война? Как будет, так будет.

— Слушай, но какой смысл грызть себя? Что это даёт?

— Гурништ[17]. Ты молодец, что закончил институт. И бронь получил.

— Не знаю. Я же штурман. А бронь сегодня есть, завтра нет. У тебя тоже была.

— Какой ты «штурман»? Сколько у тебя полётов? Не смеши. Если будет возможность — работай. На войну всегда успеешь.

— Изя, я тебя не узнаю. Ты же всегда был самый решительный из нас.

— Я не вернусь. Да помолчи ты, дай договорить! Ты знаешь, что я не трус. Только умирать не хочется. Совсем не хочется. А придётся…

— Успокойся. Пошли, я тебя провожу. Ты обязательно вернёшься. Гита тебя дождётся.

— Гитка у меня хорошая. Дочку жалко: кроха совсем.

Братья вышли из дома и медленно пошли по вечерним улицам. Говорить не хотелось. Они молча курили. Младшему — Залману — предстояла целая жизнь: сорок с лишним лет. А старшему — Исааку — оставалось встретить всего один, тридцать третий день рождения.

2010–2011