Попытка словаря. Семидесятые и ранее

В 1970-е евреи стали исчезать с радаров. Отъезды, ассимиляция, урбанизация сельского населения сделали свое дело: некогда весьма заметная нация, а по сути дела – особая советская социальная группа начала растворятся в новом плавильном котле. Если раньше в любом школьном классе или студенческой группе евреи составляли чуть ли не половину учащихся, то теперь персонажей с характерными фамилиями можно было пересчитать по пальцам. В классе, где я учился, не было евреев, если не считать моей «половины», о которой догадывались далеко не все. Но надо учитывать, что моя школа – это не какая-нибудь 57-я с ее «пятидесятисемитами». (Даже в наши дни, когда место евреев в иерархии этнической ненависти прочно заняли гастарбайтеры из стран бывшего СССР, мамаша не поступившего в 57-ю школу дитяти шипела вслед моему приятелю: «Конечно, ведь здесь все ваши». В терминологии «ваши – наши» со мной на студенческой картошке знакомился мой друг, обладатель физиономии «араба и его лошади», то есть похожий на Пастернака. «Ex nostris?» – спросил он, даже не слишком внимательно изучая анатомические особенности моего лица. И получил утвердительный ответ. Это было начало большой дружбы, в фундаменте которой лежал язык, которым пользовался прокуратор Иудеи товарищ Пилат П.) Половина моего класса – выходцы из цековского квартала, вторая половина – из пролетарских районов, главным образом дети рабочих завода имени Хруничева. Московский пролетариат 70-х был почти мононациональный. А в ЦК с евреями было плоховато. (Лишь моего брата как-то проглядели по материнской линии.) Да и вообще редкий еврей «долетал» в своей карьере до серьезных постов в номенклатуре. Анатолий Борисович Чубайс рассказывал мне, как его научный руководитель, двигавший молодого талантливого коммуниста все выше и выше, обиделся на него: «Что ж ты, Толя, меня подставил?! Кто бы мог подумать, что ты еврей!» Даже в системе правительства СССР, на, так сказать, хозяйственной работе, евреев было немного – Вениамин Дымшиц, зампред Совета министров, да Юрий Израэль, председатель Госкомитета по метеорологии. Ну конечно, если погода плохая – евреи виноваты!..

Так вот, в моем классе, в моей школе, в этом партийно-пролетарском котле, такой «специи», как евреи, не было предусмотрено. Зато в ходу было популярное ругательство – «еврей». Не «жид», а именно «еврей» – вполне себе интеллигентно и, возможно, без сколько-нибудь значимой по-настоящему антисемитской составляющей. Лишь однажды уже в старших классах, когда на уроке физики я шел к доске делать доклад о жизни Эйнштейна по материалам бесчисленной научпоповской литературы 60-х, оставшейся от брата, мой одноклассник, в принципе не отличавшийся агрессивностью, вдруг злобно прошипел мне вослед: «Евре-е-е-ей!»

«Евреем» – уже в младших классах – обозвал своего обидчика мой друг, размазывая слезы по лицу. Его утешала наша добрая учительница английского языка Манана Арчиловна, по прозвищу Банана Драчиловна. «Ну почему еврей? Просто нехороший мальчик», – говорила она певучим голосом Нани Брегвадзе.

Я и сам был обязан этому ругательству выяснением правды о своем происхождении. Дело было на даче. Я обозвал приятеля «евреем», и вдруг поймал на себе добрый, но иронично-проницательный взгляд мамы – как раз такой, когда она, словно проникая в мозг, точно устанавливала, что мне удалось скрыть от нее двойку. На дачной террасе при участии бабушки и мамы, под аккомпанемент дребезжавшей об оконное стекло изумрудной мухи, тщившейся выйти из своего египетского рабства, я был ознакомлен с устным выпуском краткого курса еврейской истории и биографии семьи. В страшную правду я посвятил только ближайшего товарища, и он стал смотреть на меня то сочувственно, то с любопытством, как если бы я был манекеном древнего воина из Исторического музея.