Пора домой

Локомотив дал один длинный, и поезд грохнул, стукнул, и с гудением рельсов пополз вдоль перрона. Дед с бабой пошли за ним, глядя в желтое от света лампочки окошко. Потом чуть ускорились, торопясь за ускорением поезда, но вскоре остановились, обнялись, выставив по бокам свои палки-крылья, и замерли, как зимняя усталая птица не мертвой своей ветке.

Поезд разогнался, обошел квартал по плавной дуге, а они все уменьшались, уменьшались, пока не исчезли за зданиями и столбами.

Потом дуга вывернулась еще круче, и на секундочку Васятка увидал издалека освещенный вечерний вокзал, толпы провожающих и встречающих, и на безлюдном конце перрона дедушку в соломенной шляпе, и бабушку в красном платочке, который она теперь поправляла под горлом, чтоб дышалось полнее. Такими и запомнил.

А вечер опускался на землю, которая недавно еще радовалась предстоящему полному дню, потом яркому полудню, потом хотя бы тихому вечеру, потом хоть закату.

Василь Василич вздохнул о том, что не сказал сыну что-то важное, что-то, что только дрожало в руках, что комом давило на горло, но что никак не выходило сжать и скомкать в слова.

– Уехали, – только и вздохнул он.

Правда, теперь сын в его сердце собрался в целое, единое, и больше не распадался надвое. Ведь они любили, теперь они умели любить его, своего смешного пятилетку, дожившего уже до полудня. И не шортиками, морями, велосипедами и фотоаппаратами, а слушанием, смотрением, вниманием. Всем собою человеком.

– Надо было нам… – пробормотал Василь Василич, думая, что, может быть, слова все же нужно было подобрать.

– Надо было, – подтвердила Ольга Семеновна.

Но слова… Где взять их такие? Как сказать другому, который мчится в собственном купе в другом поезде и живет своё? Как выкрикнуть ему “Живи и люби!” и быть услышанным за грохотом колес?

Но, теперь, по крайней мере, время выровнялось, исправилось, и казалось справедливо и верно завершенным. Мир завибрировал иначе, возвышеннее, полнее, и впереди оставалось только торжественное неведомое, такое же невероятное, как и оставшееся позади.

А поезд все уходил, увозя Сашутку и отстукивая угасающим пульсом “Бубум-бубум, Бубум-бубум”. Наконец, совсем затих, растворившись в своем “нигде”.

Наступила ночь, пошли другие поезда, мелькая желтыми окошками. Но это были уже чужие воспоминания.

Время вышло. Пора домой.