Пора домой

– Нет, – Егор отрезал уверенно. – Вор – это который на вокзале кошельки тырит у честных граждан. А когда человек у государства сверлышко упрет, так это обратная экспроприация называется, выражаясь словами Владимира Ильича. Потому что родной завод мне за это сверлышко недоплачивает, а есть хотят даже пролетарии. Вот ты, Марья Сергеевна, пряники в общежитии трескала? Еще как, за обе щеки. А вот теперь сама подумай, откуда у простого пролетария деньги на эти пряники, когда в столовой вода с капустой тридцать шесть копеек за порцию?.. Кстати, про книжные корешки – это ты здорово придумала, Машка. Не каждый вор еще сообразит, а я-то измудрялся с этими сверлами, куда только не засовывал!.. Да, «Головоногих моллюсков» я, кстати, из-за картинок брал, просто посмотреть, какие чудеса в природе встречаются. А Майн Рид… нам в колонии его каждый вечер читали вслух, там всего одна книжка была.

– Егор, Егор, ну что ты говоришь!

– Я говорю, что жить нужно успеть – сегодня, здесь. Я не хочу ждать, покуда грянет этот ваш гребаный коммунизм. Нет, ты подумай, что если через неделю, а может быть, даже завтра – война? Загребут меня в Красную армию, и прощай, Марья Сергеевна, навсегда! А я не хочу на войну. И в бараке вонючем с крысами жить не хочу, ожидая, что однажды проснусь при коммунизме. Я вообще человек далеко не корыстный, мне нужно немного…

Машенька потухла, будто даже притекла к земле, сделавшись ниже ростом. Едва шевеля замерзшими губами, она повторяла только: «Егор, Егор…»

– Да что ты заладила: Егор, Егор?

– Егор, ты должен все рассказать на заводе, покаяться перед коллективом…

– Перед ке-ем?

– Коллектив всегда умней человека…

– Да-а? Это в какой же такой брошюре написано? Запомни, Машка, я всегда буду сам себе хозяин. И никакой коллектив… – Лицо его опять исказилось, как тогда, и сделалось почти страшным. – Вы, интеллигентки сраные, на коллектив киваете, только чтоб за себя не отвечать. Вы всегда ни при чем, чистенькие. А я привык сам выкарабкиваться…

– Значит, сам и ответишь. Я пойду к начальнику цеха, руководству завода и расскажу, почему у них срывается план.

– А я отправлюсь прямиком в исправдом. Нет уж, Машка, я там уже побывал однажды, больше не хочется. Что вылупилась? Или тебе не рассказывали, как я в тюрьме отсидел полгода, на мелкой краже попался? Повезло, что у попа кошелек стырил, экспроприатора наказал, поэтому мало дали. В тюрьме, кстати, я перышки точить навострился.

– Какие перышки? – растерянно спросила Машенька.

– А вот такие хотя бы. – Егор откуда-то, будто прямо из пустоты, выудил нож с тонким лезвием. – Или ты решила, что я насчет пера пошутил? Нет, Машка, шутки кончились. Была ты мне подругой…

– А теперь, значит, нет? Ну что ж, тем лучше. Тогда я завтра с чистой совестью пойду к начальнику цеха или сразу в милицию!

– Машка, замолчи! Замолчи, или я… я тебя сейчас убью!

– Убивай! Я все равно замаранная, пряники ворованные ела заодно с вором!

– Машка-а!.. – Крепко обняв ее и притянув к себе, Егор одновременно резко вогнал нож ей под грудь, ощутив, как под лезвием у нее внутри что-то хрустнуло. Егор еще поднажал, Машенька успела коротко вскрикнуть и обмякла в его руках. – Ну вот и все, все. А ты хотела в милицию… – Он успокаивал ее как ребенка.

Крови было мало. Только немного на груде угля, куда Егор уложил мертвую Машеньку. Лопата обнаружилась тут же во дворе – Егор все рассчитал заранее, подозревая, что Машенька догадалась о его махинациях со сверлышками, она ж была барышня образованная, не из простых дурочек, которых ничего не стоит обвести вокруг пальца, хотя поначалу вроде бы удалось. Потом Машенька, похоже, всерьез втрескалась, и в нем самом в ответ прорезалось что-то вроде любви, а на кой это вору? Он просто запутался – в Машеньке и собственном бытии, которое неожиданно сделалось почти честным. Однако честный труд на заводе означал только нищету, сирые будни и ничего другого, а он этого не хотел. Так, может, пару лет перекантоваться, затеряться в пролетарской массе… Еще – он подспудно начал сопоставлять себя с Машенькой и неожиданно выявил, что она, будучи обычной девчонкой, неизмеримо выше его, такого необыкновенного, смышленого, удалого парня… Нет, сука, западло! Убивать Егору случалось и прежде, в ранней юности в Питере, когда человеческая жизнь обесценилась настолько, что расстрелять могли ни за что, по революционной причуде, и дело решалось на месте. Нет, убивать вообще просто, если однажды преступить внутренний запрет…