Пора домой

Так вот, по поводу покушения на убийство. На Валерию Есинскую напали под вечер, когда она возвращалась с кафедры домой через железнодорожный мост, место малообитаемое и вообще жутковатое. Внизу снуют поезда, поэтому криков никто не услышит. Можно подумать: мало ли кто там на мосту на людей нападает, может, просто пьяная компания занялась разбоем. Нет, эти парни сперва уточнили: «Валерия Павловна?», чтоб по ошибке другую женщину не укокошить, а подхватили ее под руки, поволокли вперед и уже к перилам приперли, чтобы вниз, на пути, скинуть. Через несколько минут должен был пройти мурманский поезд, мокрое место осталось бы от Есинской… А вот тому, как Валерия объясняла свое спасение, я не очень-то верю. Будто бы она закричала: «Что вы делаете, ребята! Я хирург, я людям жизнь спасаю, а вы…» И будто бы они устыдились и отпустили ее и бросились бежать. Наверняка же им с самого начала было известно, что Есинская – врач, наверняка им хорошо заплатили, чтобы они убрали тетку, которая кому-то сильно мешала… Я думаю, что они оставили Есинскую по какой-то иной причине, может быть, заметили в конце моста кого-нибудь, кто бы смог подтвердить, что Есинская не добровольно кинулась под поезд. А может, просто час ее еще не пробил, не все она доделала на земле. Однако ее оставили. Валерия едва добралась домой в разорванной шубе, но жаловаться в милицию не стала. Потому что, даже если бы эту компанию повязали, – какие у нее доказательства, кроме рваной шубы? Ну, осудили бы этих хлыщей за мелкое хулиганство, а тот, кому она сильно мешала, все равно остался бы на свободе. Порванную шубу она перешила на манто. Потом еще в течение зимы ей несколько раз звонили по ночам: «Сука, когда ты наконец уберешься из города? Какой ты хирург? Займись лучше вышивкой!» Кому же она перешла дорогу?

Сотрудники кафедры всегда участвовали в операциях, которые делали больным в горбольнице, особенно если случай был экстренный. Однажды осенью в больницу поступила девочка двенадцати лет в тяжелом состоянии. Профессор Кульбер почему-то поставил ей диагноз: воспаление легких и назначил лечение. Следующим утром девочка была в реанимации. Осмотрев ее, Есинская удивилась профессорскому диагнозу: налицо был перитонит вследствие острого аппендицита, и немедля произвела операцию. Девочка выжила. У Есинской вообще редко кто умирал. Возможно, потому, что, кроме чисто хирургического таланта, она обладала некой жизненной силой, которой щедро делилась с больными. Просто мысленно велела им: «Живи!», и больной оживал. Как бы там ни было, случай с девочкой широко обсуждался, и Кульбер оказался посрамлен. Впрочем, он и был больше теоретик, нежели практик. Конечно, это еще не повод подозревать человека в покушении на убийство. Только ночные звонки в течение нескольких лет и прочие неприятные штуки, которые вроде бы сами по себе неопасны, однако постепенно изматывают человека, прекратились после вполне определенного происшествия, когда времени прошло уже порядком после случая с этой девочкой. Сам случай как причина вражды уже наверняка забылся, но неприязнь к Есинской осталась.

Кульбер, помимо того что был блестящий теоретик в области хирургии, еще увлекался охотой на боровую дичь. И вот в начале мая, как раз когда открывается сезон, Есинскую срочно вызвали в больницу: в приемный покой поступил сам Кульбер с тяжелым ранением. На охоте ему почти полностью оторвало правую кисть, она болталась на кожном лоскуте. Массивная кровопотеря, травматический шок. В Ленинград везти его – кто же выделит самолет? Уже звонили в правительство, получили отказ: мол, не секретарь обкома. И что делать? Кроме Есинской, никто не возьмется. Она вообще берется за всех безнадежных. Валерия говорила, что постаралась не думать о том, что никогда прежде не занималась столь тонкой работой на человеческом теле. Вышивку выполняла – это правда. Очень изящно могла расшить карман, например, мелкими розочками… Кульбер все равно уже потерял руку. Пришить ее назад? В те годы и в столице-то конечности пришивали считаные разы. И все-таки она решила попробовать: сосудик к сосудику… Травматолог, ассистировавший ей, говорил, что ничего не получится, а она все равно шила – семь часов подряд, и, накладывая последний шов, знала уже, что рука будет работать. Может быть, про себя велела: «Живи! Двигайся!», кто теперь скажет?

Интересно, что было бы, если бы не Есинская, а сам Кульбер пришил кому-нибудь руку. О! Мировая сенсация! В провинциальной больнице, пользуясь подручным инструментом, профессор совершил чудо! Да его бы просто увешали орденами, заодно и шлейф званий удлинили бы раза в полтора. А вот в случае с Есинской все произошло тихо, как само собой разумеющаяся вещь: рука у Кульбера ожила, он даже вернулся в хирургию как теоретик. Единственно, что изменилось: после этого случая Есинскую наконец оставили в покое. Не было больше ни ночных звонков, ни подметных писем куда следует. Но восстанавливать пищевод из большой кривизны желудка Есинской Минздрав все-таки запретил: не «наш» это метод, западный.