Пора меж волка и собаки

Спустя три года, возмужавший Иоанн Васильевич, теперь не прощавший ничего и никому, любимца своего отправил на плаху, даже глазом не моргнув. Отправил без дела. По дороге в любимый дворцовый терем в Коломенском встретились Великому князю пищальники из новгородских ополченцев и пали бить челом. Государь челобитную не принял. А ближним княжатам приказал торговых людишек гнать в шею и поворотил к терему. Княжата видать от спеси своей с пищальниками сцепились и человек с десяток порубали. На что те, к огненному бою привычные, порхнули по княжатам и тоже человек с пяток положили. Все бы ничего, но, во-первых, государю дорогу загородили, а во-вторых, не порядок. При Иване крутился новый дьяк Васька Захарьев, ему он и поручил «Слово и Дело». Дьяк показал на Воронца, как на человека жидами купленного и пищальников к Коломенскому приведшего якобы для бунта. Раздумывать юный правитель не любил и башку зачинщику снес.

Угрюмы все донесли хозяйке. Вечером в теремок у Лебяжьего озера проскользнула серая тень.

– Входи, входи, ведьмино отродье, – со смешком сказала Малка, услышав за дверью шорох, – Входи, здесь все ведьмы да ведьмаки.

– Здрав будь, матушка, – вошедший действительно был как тень. Весь в сером и какой-то незаметный.

– Чего принес на хвосте, болезный, докладай, – смиренно спросила игуменья.

– От чего плясать?

– От печки, от печки пляши. Торопиться некуда. Поспешишь – людей насмешишь. Так что садись и потихонечку, полегонечку, с расстановочкой, все, что вы всей братией своей серой нарыли, накопали. Все что из горла в подвалах своих пыточных вырвали, из жил вытянули, из косточек дробленных вытрясли. Говори, не суетись, не торопись, – она потупила глаза и приготовилась слушать.

– Эта без дыбы все выдавит, – про себя подумал гость, успев поймать взгляд бездонных как северные озера глаз, со скрытой в их глубине льдинкой. Вслух же сказал, – От печки, так от печки.

– Что-то ты медленно запрягаешь?

– Зато быстро поскачу. Слушай. Ты наверно, да я думаю наверняка, слышала, что был такой Захарий Скара, который любил называть себя высокопарно Схарий, некий торговый человек из Жидовской слободы, что в городе Киеве, – он слегка затянул пазу.

– Ведомо, – подтвердила хозяйка, – Захарий…Хазарий…вернулся, значит…, – Тихо про себя прошептала она.

– Значит, ведомо, – утвердительно кивнул он, – Наверняка знаешь, ты, что имел он дружбу, да и не только дружбу, с имперскими казначеями воинских кошей – караимами и цареградскими торговыми слободами.

– Это тоже ведомо, – так же спокойно кивнула она.

– Захарий этот пришел из Жидовской слободы из Киева в Новгород на Жидовский конец и там открыл свое дело. Только мало он торгом промышлял, в основном любезничал с духовенством новгородским. У них ведь исстари повелось, что все товары, весы и меры под их рукой хранились и процветали. Они ведь братские дружины к себе не пустили, мытарей не привечали, оговорили себе на всемирной своей ярмарке, торжище вселенском свободу свою. Вот он с продажными церковниками и сошелся.

– Чего братия говорит? Таков ли он кудесник и чародей, как о том молва идет? – пытливый слух ищейки различил интерес в вопросе.

– Не то чтобы чародей. Звездочет скорее. Сам звездозаконию податлив и других ему учаху, – серый человек задумался, продолжил, – По звездам научен был смотрети и строити рожанье и житие человеческое. Кроме того, изучен всякому злодейству, чернокнижию…

– Чернокнижию? – переспросила Малка, сразу вспомнив Микулицу.

– Чернокнижию, – с напором продолжил рассказчик, – Ну и чародейству чутка. Люди наши в сундучок его заглянули. Там «Шестокрыл» – таблицы звездные нашли, всего-то. Ни Рафлей, ни Лунника, ни чего другого не было боле.

– Ой, ли? – вдруг звонким голосом спросила мать настоятельница, от чего гость вздрогнул, но, быстро оправившись, ответил.

– Ну, еще листы подметные. Всех он там опутал и в веру свою склонил. Даже книги священные переписывать начали. Большой свод составили, притом написали книгу новую, но названием ее нарекли Ветхий завет, а старым учениям дали звание Нового Завета, и тот Ветхий ставят выше Нового, – он вскинул глаза, увидеть какое впечатление произвели его слова.

– Пусть, – лениво отмахнулась монахиня, – То Господня воля, – про себя подумала, – Сколь мы еще этих вер менять будем, не счесть!

– Кроме ж того, чем он вкруг себя народ собрал, в основном торговый и церковный, тем, что супротив имперских братств пошел. Не надоть, мол, ноне, никаких доглядов сверху за житем людским. Не надоть обители всюду совать. Отобрать у обителей силу их и власть. Братии разогнать. Пуще любых лешаков бояться они глазу братского и догляду государева. Вот этим и пронял всех, кто вкруг него собрался. Прозвище они себе дали схарьевцы или Захария дети, Захарьины то бишь. Вот таких Захарьиных по миру пошло много. Веру новую понесли…

– Веру, али безверие? – он опять поймал бездонный ее взгляд с льдинкой в глубине и поежился, будто льдинка эта упала ему за шиворот.