Пора по домам, ребята

Сташек спрыгнул с подводы и пошел прямиком в сторону от большака, куда глаза глядят. Ничего не видел и не слышал. Продирался сквозь мокрое от росы хлебное поле, спотыкался о межи, увязал в картофельных грядках, карабкался на склон оврага, цеплялся за кусты боярышника, терновника, натыкался на деревья. В ушах шумело как у пьяного, а в голове кружили мысли о двух самых дорогих и близких ему людях: матери и отце. Он не видел ничего, только их лица стояли перед ним, слышались их голоса… Мама ставит на стол миску с борщом. Отец идет за плугом: «Но, Сивка, но». Мама поправляет Сташеку ранец на спине, целует в лоб. «Будь осторожен, сынок, когда переходишь через кладку, смотри не упади в воду». Отец: «Помни, сынок, что ты поляк». Уходил, ссутулившись, в залатанных штанах, сжимая под мышкой узелок. «Не доживу, сынок, не увижу больше нашу Калиновую». Бледные, высохшие от болезни материнские руки с трудом держат жестяную кружку с горьким, кровавого цвета отваром из стеблей малины. «Топор, сынок, надо держать вот так. Упрись покрепче ногами и только тогда руби. И смотри на крону дерева, чтобы вовремя заметить, когда оно начнет валиться». Снег по пояс, пилят с отцом толстенную сосну. «Пригласил бы к нам как-нибудь свою Наталку, не будь таким дикарем», — смеется мама. Возвращаются с поля, присели отдохнуть у часовенки. Мама описывает рукой широкий круг. «Ты только глянь, сынок, как красива наша Калиновая. Цветут сады. Течет Струг. А вон, из Тычина, машина едет. Видишь, какой хвост пыли тянется за ней?» Полная хата солдат, беженцев из Варшавы, Силезии, Лодзи. Советуют отцу погрузить на подводу все, что только сможет, увезти, забрать семью и бежать в Румынию. «Здесь мой дом, моя земля. Да разве может человек убежать от своей судьбы?» Ярмарка в Бореке. Пестрые ларьки. Мама покупает Сташеку мороженое, деревянный пугач с привязанной на шнурке пробкой и большой, длинный, завернутый в зеленую папиросную бумагу пряник. И розовое печенье на веревочке, которое можно повесить на шею. «Только не ешь его, сынок, а то весь измажешься краской и животик будет болеть». Отец стоит перед музыкантами во время сельского праздника, поднимает вверх руки и поет: «Ой, одна ты, ой, одна ты у меня, и танцуешь лучше всех ты у меня». Потом хватает маму, и они пляшут, пляшут, пляшут.

Светает. Багряная полоса неба над монастырем медленно светлеет. Из-за холмов выглядывает солнце. Над Стругом стелется густой туман. Поют петухи. Мычат коровы, ждут, когда подоят. Скрипят ворота конюшен. Над покрытыми соломой крышами с трудом пробивается в небо первый дымок. В монастырском лесу начинают свой утренний галдеж птицы. Калиновая просыпается. Сташек сидит на том же холме, у той самой часовенки, где когда-то, еще мальцом, отдыхал с матерью. «Гляди, сыночек, как красива наша Калиновая».

Ему кажется, что он видит сон. Но это действительность. Короткая июньская ночь пролетела мгновенно. Он поднимается со ступенек часовенки. Срывает пучок росистой травы и начинает чистить ботинки, старается привести их в более или менее приличный вид. «Как имя вчерашнего возницы? Зволень? Да, Зволень. А того, который был вместе с отцом под Монте Кассино? Я должен обязательно увидеться с ним, чтобы он мне все рассказал. Гробельный, живет в Дзялах». Дедушкина хата уже недалеко, но Сташек не видит ее, потому что туман над Стругом расползается все шире, клубится как пар над корытом. Родак спускается по меже вниз. Под ногами искрится на солнце крупная, как жемчужины, роса. Туман поднимается вверх, и роса высыхает. Это к хорошей погоде.

Соломенная крыша. Погреб, выдолбленный в каменном откосе над ручейком, где в самый жаркий летний день всегда холодная как лед простокваша. Овин, в котором он так любил спать с отцом на свежем, душистом сене. Конюшня. Он огибает ее. Лужайка перед домом. На изгороди висит глиняный горшок. На лужайке — пестрая корова позвякивает цепью. Глухой стук топора. Дед вбивает колышек, чтобы привязать буренку. Сон это или явь? Дом. Погреб. Конюшня. Овин. Изгородь. Буренка. Дед. Все выглядит так, как Сташек запомнил в детстве и вспоминал долгие годы с непередаваемой тоской.

— Дедушка!

Старик застыл с занесенным топором. Медленно поворачивается в ту сторону, откуда, как ему показалось, услышал голос.

— Дедушка! Дедушка!

Сташек бежал длинными прыжками, перескочил через изгородь и очутился в объятиях старика.

— Сташек, внучек!..

Дедушка был в доме один. Сели завтракать. Творог, масло, яичница. Сташек открыл консервы. Дедушка вытащил из буфета бутылку самогона.

— Полагается выпить по одной со свиданьицем, — сказал он, как бы оправдываясь перед внуком. — Ну и мужичище из тебя вырос!

Опрокинул большую стопку из толстого граненого стекла. Крякнул, вытер усы и налил туда же Сташеку.

— Твое здоровье, дедушка! — Сташек выпил, поперхнулся, закашлялся. — Ну и крепка!