Пора убивать

— Рад тебя видеть, Джейк, — отозвался его преподобие. — Всю неделю мы следили за тобой по телевизору. Мои детишки кричали от восторга всякий раз, как ты показывался на экране.

— Благодарю вас. Помолитесь за нас Господу.

Затем они отправились на машине в Кэрауэй на воскресный обед к родителям Джейка. Жене и Ева Брайгенс жили в старом фамильном гнезде — медленно разрушающемся сельском доме, стоявшем на пяти акрах поросшей деревьями земли в самом центре Кэрауэя, в трех кварталах от Мэйн-стрит и двух кварталах от школы, где Джейк и его сестра проучились по двенадцать лет. Оба, отец и мать, вышли на пенсию, но чувствовали себя еще достаточно молодыми для того, чтобы на лето отправляться куда-нибудь по стране в летнем домике на колесах. В понедельник они намереваются поехать в Канаду, а назад планируют вернуться только после Дня труда.[8] У Джейка не было брата, а старшая сестра жила в Новом Орлеане.

Воскресный обед, приготовленный матерью Джейка, являл собой типичное южное пиршество, с изобилием всевозможного жареного мяса, свежих — прямо с грядки — овощей, сваренных, обжаренных в масле, печеных и сырых, а также домашних булочек и печенья. На столе, помимо перечисленного, помещались два полных соусника, арбуз, дыня, персиковый мусс, лимонный пирог и клубничные пирожные. Съедена, конечно, будет только малая часть этих яств, остальное Ева вместе с Карлой аккуратно упакуют. В Клэнтоне семья сына целую неделю сможет не думать о покупке продуктов.

— А как твои родители, Карла? — поинтересовался мистер Брайгенс, передавая супруге булочку.

— С ними все в порядке. Я только вчера говорила по телефону с мамой.

— Они все еще в Ноксвилле?

— Нет, сэр. Они уже перебрались в Уилмингтон на все лето.

— Собираетесь их навестить? — спросила Ева, разливая чай из вместительного керамического чайника.

Карла бросила взгляд на Джейка, накладывавшего Ханне в тарелку бобов. Она знала, что ему вовсе не хочется обсуждать дело Карла Ли Хейли. После того, кровавого, понедельника каждый раз, как только они садились за стол, разговор неизбежно заходил о нем, и сейчас у Джейка абсолютно не было желания в который раз отвечать на одни и те же вопросы.

— Да, мэм. Собираемся. Это зависит от занятости Джейка. Лето может быть довольно трудным.

— Мы так и предполагали, — заметила Ева ровным голосом, как бы давая сыну понять, что после прозвучавших в здании суда выстрелов он ни разу им не позвонил.

— У вас что-нибудь не в порядке с телефоном, сын? — задал вопрос мистер Брайгенс.

— Да. Мы сменили номер.

Четверо взрослых, охваченные недобрым предчувствием, вяло и осторожно поглощали пищу. Ханна же не сводила зачарованного взгляда с пирожных.

— Знаю. Именно это сказала нам телефонистка. Причем даже она не смогла ответить на какой. Он не зарегистрирован.

— Прошу меня извинить. Я был очень занят.

— Про это мы читали, — сказал отец.

Ева прекратила жевать, кашлянула, прочищая горло, и спросила:

— Джейк, ты всерьез рассчитываешь на то, что его оправдают?

— Меня беспокоит твоя семья, — вновь вступил отец. — Это дело может оказаться весьма опасным.

— С каким хладнокровием он расстрелял их, — заметила мать.

— Они изнасиловали его дочь, мама. Что бы ты стала делать, если бы кто-то изнасиловал Ханну?

— Что такое «изнасиловал»? — тоненьким голоском спросила Ханна.

— Не слушай их, маленькая, — обратилась к дочери Карла, а потом добавила: — Может, вам лучше сменить тему?

Решительным взором она обвела всех Брайгенсов, и они вновь принялись за еду. Их невестка уж если говорит что-то, то всегда попадает в точку, подумали одновременно Жене и Ева.

Джейк улыбнулся матери, стараясь не встретиться взглядом с отцом.

— Просто мне не хочется говорить о деле, мама. Я от него устал.

— Думаю, у нас будет возможность прочесть о нем, — заметил мистер Брайгенс.

И они заговорили о Канаде.

* * *

Примерно в то самое время, когда семейство Брайгенсов заканчивало обед, храм на Горе Хевронской содрогался до самого основания: преподобный Олли Эйджи привел свою паству в совершенный экстаз. Молодые дьяконы отплясывали. Прихожане преклонного возраста распевали псалмы. Женщины падали в обморок. Зрелые мужчины стенали и вскрикивали, простирая руки к небесам, дети, запрокидывая головки, в священном страхе взирали на своды церкви. Хор качало и встряхивало до тех пор, пока хористы не затянули в один голос разные стихи одного и того же псалма. Органист играл свое, человек, сидевший за фортепиано, — другое, в хоре каждый был предоставлен самому себе. В белом одеянии, отделанном пурпуром, вокруг кафедры метался преподобный отец, взывая к своей пастве, истово молясь, выкрикивая имя Господне и немилосердно потея.