Порча

Приняв это движение как сигнал к прощанию, Джемисон встал.

— Мне пора идти, — сказал он. — Уже поздно, а я хотел еще кое-что сделать перед сном. — Уже направляясь к дверям, он попросил: — Будьте добры, передайте Энни от меня привет. Очень жаль, что я ее не застал. Впрочем, может, и к лучшему, поскольку нам нужно было поговорить.

Джилли проводила его — спотыкаясь на ходу, отметил он, — и уже в дверях сказала:

— Н-не знаю, к-как вас благодарить. Мне теперь гораздо спокойнее. И так всегда после разговора с вами.

Она дождалась, пока он сядет в машину, и слабо помахала ему на прощание, прежде чем закрыть дверь.

Отъезжая от дома, старик заметил, как что-то мелькнуло за занавесками верхнего окна. Это была спальня Энни, и он на мгновение увидел ее лицо — ее огромные глаза — в просвете между неплотно задвинутыми шторами.

Он задумался, давно ли она не спит, да и спала ли вообще? А если нет, много ли она подслушала. А может быть, все это уже было ей известно?

Долгая зима с разнообразными осложнениями — ларингитом у Энци и гриппом у Дорин Тремэйн — медленно переплавлялась в весну. Зеленые ростки в садиках и на подоконниках деревенских домов распускались цветами; низкое небо становилось день ото дня светлее и голубее.

Но среди этих перемен были и другие, отнюдь не такие естественные и куда менее благодатные, — и Джемисон был им свидетелем.

Он видел шляющегося по берегу Джефа — точь-в-точь один из деревенских юнцов, — когда тот шаркал вдоль полосы прилива. Нет, Джеф не был похож на других юнцов, и различие становилось все глубже.

Джемисон следил за ним в бинокль, когда парень устало тащился по берегу: косолапая походка, сутулые плечи, опущенная голова и поднятый воротник. Хотя погода заметно улучшилась, он больше не плавал в море. О, он смотрел в море — то и дело останавливался, поднимал уродливую голову, вглядываясь в широкий водный горизонт, — с жадной тоской, думал старик, пытаясь прочитать чувства, проступавшие на этом далеком и близком лице, но прежнее родство с водой и сила, бесполезно, но явственно проступавшая в нем на суше, казалось, покинули его. Проще говоря, мальчику становилось все хуже.

Старик слышал сплетни в деревенской пивной. Уловы выросли, но Тому Фостеру уже не везло так, как в предыдущие годы: он утратил свою чудесную удачу, и полоумный мальчишка уже не направлял его лодку к самым уловистым местам. Во всяком случае так считали другие рыбаки, но сам Фостер однажды вечером в «Приюте моряка» откровенно признался старику, в чем дело.

— Это все парень, — озабоченно говорил он. — Не в себе он. Говорит, море его манит, а он, мол, боится. Не, он ходит на берег, все смотрит на прибой, как барашки бегут к берегу, а вот кататься на них уж не хочет. Не пойму, о чем это он, только все плачется, мол, «не готов» и не знает, будет ли когда готов, а если «уйдет сейчас», ему, стало быть, конец! Один бог знает, что ему в голову взбрело уходить! А правду сказать, он хворает. Ну и вот, я знаю, он со мной пойдет, ежель я позову, только я его не прошу. Одно хорошо: в ванне лежит подолгу, отмокает в пресной воде, так что с кожей у него неплохо, и рыбьих вшей теперь не нахватается.

И обветренный старый моряк пожал плечами — вовсе не беззаботно, — допил пиво и закончил свое рассуждение словами:

— Не плавает в море — не нахватается рыбьих вшей — проще простого. А вот насчет остального… тревожусь я за него, вот что.

— Ответьте мне на один вопрос, — попросил Фостера старик. — Почему вы взяли его к себе? Вы ничем не были обязаны. Я хочу сказать, мальчик — ребенок — ведь вам не родня? Он был подкидышем, и с самого начала имелись осложняющие обстоятельства.

Фостер покивал:

— Это моя женка, хозяйка, значит, его взяла. Ее прабабка рассказывала о таких мальцах — она маленькой-то жила на тех островах. Вот матушка Фостер, стало быть, и расчувствовалась. Ну и я потом тоже, сколько ведь мы за ним присматривали. Хотя мы всегда знали, кто его папаша. Какие тут секреты, сразу было видно. Теперь уж его нет, а раньше он свою долю платил.

— Джордж Вайт давал вам деньги?

— Ага, на Джефа, — с готовностью признал Фостер. — Факт. Бедолага распродавал свои драгоценности — украшения и прочее — в окрестных городах. Ради парня, эт-точно, ну и ради собственных удовольствий… так я слышал. Только то не мое дело…

И еще бедняжка Джилли Вайт. Она, вернее, ее здоровье тоже приходило в упадок. Ее постоянно тревожили кошмары, становившиеся все настойчивее и страшнее, уродливее. Сильно нарушились и речь, и двигательные реакции: она заикалась, часто повторяла сказанное, то и дело падала, исполняя самые простые дела по дому и во дворе. По правде сказать, она стала чем-то вроде пленницы в собственном доме: лишь изредка рисковала выйти на берег, посидеть с дочкой на слабом, но приятном весеннем солнышке.

А сны…