Порча

Энни уже бежала по воде к обезумевшему — или страдающему — мальчику. Джон Тремэйн сбросил ботинки, попробовал воду, зачем-то закатал обшлага брюк и с плеском побрел за ними. Между тем Джемисон, пыхтя и отдуваясь, приблизился к месту событий.

Джеф перестал выть и шипеть, он вцепился в руку Энни, стиснул ее, нетерпеливо указывая на море. Потом, выпустив ее, показал знаками:

«Идем со мной, сестра, потому что я должен уйти! Я не готов, но все рано должен! Оно зовет меня… море зовет, и я больше не могу оставаться… я должен идти!»

Увидев, что она колеблется, он перестал делать знаки и силой потащил ее на глубину. Но теперь уже ясно было, что он безумен, не в себе, и его зубы блестели, как желтоватая рыбья кость, когда он вновь стал бормотать и завывать, обращая невнятную мольбу к неведомым морским владыкам.

Джемисон уже был совсем рядом, а Тремэйн — еще ближе. Директор колледжа схватил Энни, пытаясь вырвать ее из рук парня. Джеф выпустил девочку, бросился на Тремэйна и, прокусив тонкую рубашку, вцепился острыми зубами ему в плечо. Тремэйн вскрикнул от боли, попятился и опрокинулся в воду, накрывшую его с головой.

Но парень увидел, что натворил, понял, что провинился, и, хотя кровь Тремэйна перемазала ему лицо и стекала из округлившегося рта, казалось, опомнился… хотя бы отчасти. Покачав головой, Джеф знаками попрощался с Энни и шагнул дальше в море, упал грудью в волну и поплыл.

Он поплыл, и сразу стало ясно, что он в своей стихии. Провожая его взглядом, Джемисон думал: «Какая жалость, что парень к ней не приспособлен…»

Тремэйн выкарабкался на берег. Энни вернулась на отмель, где вода доходила ей до коленей, и смотрела вслед Джефу, скрывавшемуся вдали. Джемисон помог Тремэйну подняться, смочил в соленой воде носовой платок и приложил его к кровоточащему укусу между плечом и шеей. Дорин Тремэйн устремилась к мужу, заламывая руки и вопрошая, что же теперь делать!

— Отведите его домой, — посоветовал старик. — Оставьте мой платок на ране, пока кровь не остановится. Обработайте антисептиком, потом наложите тугую повязку. Когда Джон оправится от шока, отвезите его в Сент-Остелл: пусть сделают уколы против столбняка и что там еще положено. Только не откладывайте. Вы поняли?

Она кивнула и повела мужа с берега.

Энни стояла у самой воды. Она промокла до пояса и была поражена до глубины души, с трудом переводя дыхание, таращилась на старика, приоткрыв рот. Потом повернулась к морю, проговорила:

— Джеф… Джеф…

— Идем-ка домой, — сказал Джемисон, взяв ее за руку.

— Но Джеф… что с Джефом?

— Мы сообщим береговой охране, — кивнул Джемисон, желая утешить девочку, и накинул свой пиджак ей на плечи.

— Он сказал… сказал, что не готов.

Она позволила старику отвести себя от воды.

— Никто из нас не был готов, — пробормотал Джемисон, — к этому.

На полпути к дому они услышали гортанный крик. Кричала Джилли Вайт и махала рукой со своего обращенного к морю крыльца на небо, на горизонт, на море, на пляж… и, наконец, на дочь с Джемисоном. Выражение ее лица быстро менялось: пустоту мгновенно заполнил всепоглощающий ужас, а потом глаза закатились и стали неподвижны, как белые камешки.

Колени у нее подогнулись, и Джилли упала ничком, вздрагивая, пуская слюни и невнятно мыча…

Береговая охрана не нашла ни следа Джефа, хотя их катера бороздили прибрежные воды с рассвета до темноты и весь день в понедельник. Врач, специалист из Сент-Остелла, тщательно осмотрел Джилли и в тихой приватной беседе с Джемисоном согласился с диагнозом старика. Энни этого разговора не слышала. Конечно, после ухода врача она стала расспрашивать, но Джемисон сказал ей, что это подождет, пока все как-нибудь не уладится. И во всяком случае пока все так, как есть, без надежды на улучшение, главное для Джилли — покой. Он, Джемисон, останется под рукой и с помощью Энни позаботится о Джилли, пока не возникнет необходимость что-то решать.

Впрочем, до сих пор старик не просил и не получал от Энни особой помощи, нет, потому что она проводила все время на берегу, вышагивая милю за милей вдоль воды и вглядываясь в море. Она возвращалась только поесть да поспать, когда заканчивались силы. Так продолжалось четыре дня, пока разбухшее тело Джефа не выбросило на галечную отмель в нескольких милях дальше по побережью.

Тогда Энни уснула и проспала сутки.

А на следующее утро — посидев у постели матери и убедившись, что та спит, хотя и неспокойно, — Энни ушла со стариком в знакомую ложбинку дюны и села с ним на песок, согретый первым, по-настоящему теплым днем.

Он был в рубашке с короткими рукавами, в легких брюках и полотняных туфлях: одет для хорошей погоды. И на коленях у него лежала закрытая книга. Протянув ее девочке, Джемисон сказал:

— Я нашел ее в тот день, там, где ты оставила. Все собирался вернуть. Тебе повезло, что никто на нее не наткнулся и что дождя не было.

Энни взяла тяжелый старый том и отложила в сторону.

— Вы читали? — спросила она.

Он покачал головой:

— Это твоя собственность. Я ведь не знаю, может, ты делала в ней записи. Я уважаю чужие тайны, как и свои.