Порфира и олива

— То, что мне, Эмилию, сие неведомо, еще куда ни шло: префект преторских когорт по нынешним временам последний, кого считают нужным уведомлять о течении событий. Но ты... Мне всегда твердили, что средоточие реальной власти находится во дворце.

— Эмилий, мне думается, ты достаточно хорошо разбираешься в том, как идут дела, чтобы не доверять болтовне такого сорта, столь распространенной среди плебеев.

Его собеседник призадумался, беспокойными движениями расправляя складки своей туники, потом сказал:

— Так и быть, больше я не стану переоценивать твое могущество. Но все-таки ты должен хотя бы знать, пойдет ли речь о делах государственных.

Дворцовый распорядитель развел руками:

— Я давно уже перестал верить в чудеса. Предполагаю скорее, что император хочет заставить нас принять участие в какой-нибудь из его новых причуд.

— Неужели его фантазия все еще не истощилась? — насмешливо скривился префект.

И впрямь за последние недели Коммод в остром приступе мании величия присвоил сенату новое неслыханное наименование, отныне он стал «Коммодианским Сенатом». А чтобы и столица не оказалась обделенной, он Рим тоже переименовал в «Коммодианскую колонию». Не удовлетворившись и этим, он дошел до того, что изменил названия месяцев, подставив вместо них те льстивые определения, которыми обычно награждали его: «Амазониус», «Инвиктус», «Гераклеус»...

— Добро бы он хоть ограничивался такой чепухой, — вздохнул Эклектус, — можно было бы посмеяться, и только. Увы, этот молодой безумец еще и растранжирил всю государственную казну. На сегодняшний день там осталось всего-навсего восемьдесят тысяч сестерциев!

— Что ты говоришь?

— Я сделал подсчет не далее как нынче утром.

— При подобных условиях путешествие в Африку, которое он замыслил совершить, подражая Антиоху, выглядит чистым сумасшествием!

— Или просто-напросто уловка, чтобы пополнить корзины.

Что под «корзинами» его собеседник разумеет общественное достояние, Эклектус, конечно, сообразил, но, в общем, ход его мысли оставался невразумительным, и египтянин признался:

— Не понял.

— А ты подумай. Как по-твоему, почему наш Геркулес решился требовать плату за то, что выставляет себя нагишом в гладиаторских потехах? Чем ты объяснишь, что отныне он желает получать на каждый День своего рождения роскошные дары?

— Чтобы приумножить свои личные средства?

Дворцовый распорядитель угрюмо покачал головой:

— Он только что обратился к сенату — по сути точнее было бы сказать «к сенаторам» — с просьбой ссудить ему денег на путешествие. Это не считая того, что он выкачает из африканских городов.

Физиономия Эмилия омрачилась еще сильнее.

— Надо любой ценой помешать этой его поездке. Я сам из Фенейи, уроженец Африки, мне нестерпима даже мысль, что...

— Чему это надо «помешать», Эмилий?

Оба разом оглянулись. Увлекшись беседой, они не услышали, как подошел император. И теперь поспешили скрыть замешательство за торжественными приветствиями.

Коммода окружали люди из его личной гвардии. Он, по-видимому, возвращался после тренировки, его курчавая шевелюра и борода еще были влажны от пота. Несколько мгновений, показавшихся им вечностью, он сверлил своих собеседников взглядом. Эклектус первым решился нарушить молчание:

— Тебе угодно что-то сказать нам, Цезарь?

— Именно так. Хочу вам сообщить, что отныне перебираюсь в казарму Лудус Магнус. Гладиаторы заменят мне преторианцев.

Эмилий не смог удержаться от замечания:

— Не понимаю тебя, Цезарь. Ты больше не доверяешь своей испытанной гвардии? А между тем я знаю, как она к тебе привязана.

— Да. К тому же я довольно щедро эту привязанность оплачиваю. Гвардия знает, что любой властитель, который меня заменит, наверняка будет куда менее щедр. Но, видишь ли, эти воины, годные только для парадов, все-таки не внушают мне больше доверия. Я убежден, что на арене без труда мог бы уложить троих таких разом, да не одну троицу, а целую дюжину. Только проверенное мужество лучших бойцов Империи может достойно оберегать мужество Цезаря.

— Разве это основание, чтобы оскорбить преторианцев, унизив их подобным...

— Хватит, префект! Твое предназначение не в том, чтобы оспаривать мои приказы. По меньшей мере, если у тебя нет какой-либо тайной причины, чтобы не желать моего переселения в Лудус Магнус. Может, все дело в этом?

— Причина, Цезарь? У меня? Ничего похожего. Твое желание, разумеется, будет исполнено. Позволь же мне, по крайней мере, сожалеть о подобном решении.

— А ты, Эклектус? Ты тоже испытываешь такого рода сомнения?

Жизнь при дворе приучила дворцового распорядителя сохранять невозмутимость. Он отвесил поклон, и его лицо осталось таким же спокойным и непроницаемым, как если бы оно было из мрамора:

— Я не питаю никаких сомнений, Цезарь. Надеюсь только, что там ты будешь в такой же безопасности, как среди своих друзей, и...

— Среди друзей?! Моих друзей! Ты хочешь сказать — заговорщиков!.. Проследи, чтобы перевезли мою обстановку. Я рассчитываю, что к сатурналиям все будет устроено наилучшим образом. Желаю здравствовать!