Порядок в культуре

Василию Белову не раз предъявляли счет за противопоставление естественной, органичной жизни в деревне и неестественности, соблазнительности жизни в городе («Воспитание по доктору Споку», «Все впереди», «Чок-Получок»). Но он имел право так думать и так чувствовать. Сегодня мы особенно остро видим его правоту — город съедает деревню, выманивает из нее народ, делает ненужным и бессмысленным труд на земле, но уже за все это платит и очень большую цену — платит демографическим кризисом и здоровьем нации. Но есть и еще более глубокая печаль: разделяя мир на деревенский и городской, писатель не противопоставлял культуру земли и техногенную цивилизацию. Он просто видел как цивилизация медленно сползает в хаос. Культура и цивилизация отнюдь не непримиримые враги и вечные оппоненты. Тут другой угол зрения: цивилизация просто обязана быть такой, чтобы культура была способна к внутреннему развитию ради человеческого лица все той же цивилизации. Судьба самого Белова — это как раз образец должной и правильной «встречи»: он, крестьянский сын, «уходя из дома налегке», вкусил городской жизни, занимаясь простым рабочим трудом, но он же закончил единственный в мире Литературный институт в Москве, и, став грамотным, все силы свои положил на крестьянскую Россию — воспевая и защищая ее и свой «отцовский край», скорбя вместе с ней и продираясь через узко-идеологические преграды к историческому народному опыту. Этот опыт согласия высокой культуры и деревенского уклада очень точно передает герой «Плотницких рассказов» Зорин, вернувшийся в родовой дом: только здесь, в отчине дединой, он ощутил «первобытную, какую-то ни от чего не зависящую основательность мяса и хлеба»; он познал (или новь, осмысленно, вспомнил) ценность, красоту и крепость простой жизни: «Вероятно, нет ничего лучше в мире прохладного предбанника, где пахнет каленой сосной и горьковатым настенным зноем, …таящим запахи июня березовым веником. Землей, оттаявшей под полом каменки. Какой-то родимой древностью…». Он принес с собой в баню транзисторный приемник, услышал песни Шуберта из цикла «Прекрасная мельничиха» и вмиг почувствовал, что «в этих естественных, удивительно отрадных звуках не было ничего лишнего, непонятного, как в хлебе или воде: они так просто, без натуги, не чувствуя сопротивления, слились с окружающей, казалось бы, совсем неподходящей обстановкой». Вот это и есть подлинное отношение к подлинной культуре крестьянских сыновей, вскормленных волей, простором, трудом.

Город опасен для писателя другим: он путает все концы и все начала, он настораживает всесмешением мыслей и дел, вер и культур, стилей и традиций, дроблением добра и невероятной изобретательностью зла. Город привык нарушать всяческие границы: в моде и мысли, в развлечениях и образе жизни. Деревня, которая тоже болела уже и в беловской прозе, все же сохраняла устойчивость, не влеклась к переделке человека, к сдиранию с него покрова сложности и сокровенности. Впрочем, в романе «Все впереди» писатель не осуждал город, но скорее понимал, что он требует больших усилий от тех, кто, как его герой Дмитрий Медведев, намерен оставаться человеком нравственно сильным.

Крестьянский физический труд на земле дал мощнейшую по сердечной глубине и языковой выразительности народную культуру, потому Белов и говорит о русской крестьянской цивилизации (народной этике и народной эстетике), что начиналась с отношений с землей-матушкой и землей-кормилицей. Начиналась с понимания святости (матушка, священная земля предков) и деятельного полезного труда (что посеешь — то пожнешь).

Родина, дом, семья, земля… Вечные наши опоры.

Василий Иванович Белов украсил и землю Русскую, и родную сторонушку. Украсил своими художественными творениями и еще — церковью Успения Пресвятой Богородицы, восстановленной им в деревне Тимонихе. Он сам тогда стал плотником, стал соработником Господа в великой мастерской его благодати.

Да укрепит Вас Господь, дорогой Василий Иванович!

Сохрани себя сам

Роман Зои Прокопьевой «Своим чередом» создавался с 1977 по 1982 год, а мы говорим о нем сейчас. И это чудовищно. Чудовищно наше опоздание, пребывание его в немоте долгие годы, и такой поздний выход к читателю, да и то весьма немногому.

В романе, безусловно, есть подлинное эпическое дыхание и по своему типу это русский роман. Да, тут нет, что отметил как недостаток Сергей Беляков, «концепции истории», зато тут есть дыхание истории, идущей своим чередом. Тут есть то самое «роевое начало» русской жизни, которое хорошо понимал Лев Толстой.