Порядок в культуре

«Когда искусство является отделённым от морали, когда оно оказывается деятелем социального разложения, а не социальной гармонии, то это служит признаком того, что оно внесено извне, как это было в Риме времен Сципиона», — так говорит иноземец Габриэль Тард, совсем не искусствовед, но социолог. Правду его слов мы испытали на себе. К нам «извне» было внесено тысячи тонн образчиков кислотной культуры, мы превратили свое культурное пространство в место для стока и отбросов, вместе со всем миром удешевляя собственные культурные ценности. Вот и вынуждены говорить теперь о национальной безопасности как реакции на опасность современной культуры для человека.

Вряд ли можно сказать, что этот спектакль возник «в лучший час» истории русской культуры. Вряд ли можно сказать, что сегодня легко быть понятыми и поддержанными в своих самых лучших намерениях, в своих самых тончайших чувствах. Культурная интервенция последних двух десятилетий все еще продолжается: без всякого сожаления выбросив на свалку истории все глобальные идеологии XX века, мы по-прежнему находимся в плену у «новой» идеологии — одурения, вожделения и гламура. Но все же есть еще художники, которые способны не пить эту чашу «сладостного пития» и не погружаться в его ложный позитив.

Спектакль Иркутского академического драматического театра им Н.П.Охлопкова «Последний срок» по одноименной повести Валентина Распутина как-то резко и смело вырвался за пределы модного культурного пространства. К «обществу потребления» и «бездумному поколению» с их вечными культами навсегда-молодого и навсегда-богатого он повернулся спиной, выбрав в союзники трагическую и чистую повесть Валентина Распутина (постановщик спектакля — Г. Шапошников, режиссер — А.Ищенко).

И …произошло что-то странное, удивительное: возникло пронзительное доверие и совершенно естественная понятливость в публике того, что сложно, что выламывается за пределы современной психологии — такой сберегающе-эгоистичной. Мы видим за неделю полторы тысячи убийств на ТВ-экране, но мы боимся и «толерантно» сторонимся серьезного разговора о смерти человека. А здесь, на этом иркутском спектакле, такой разговор-диалог оказались возможны. Спектакль сплотил вокруг себя в единодушии самых разных людей — разных возрастов и политических убеждений, разных культурных и социальных приоритетов. Будто все мы вместе с героями спектакля собрались у постели умирающей «старинной старухи» Анны и буквально каждого из нас аккуратно, но точно касается ее слабая рука. А мы вслушиваемся в этот голос старухи, переживая с интимной погруженностью все происходящее на сцене: и непонимание старшей городской дочерью Люсей (прекрасная работа Ольги Шмидгаль) того страшного и торжественного, что накапливается в матери на пороге смерти; и шумную, простоватую любовь Варвары (засл. арт. России Татьяна Двинская), и некоторую опасливую, боязливую дистанцию от матери ее сыновей (Ильи — засл. арт России Владимир Орехов и Михаила — Степана Догадина).

Силой писательского слова, силой актерского своего дарования нар. арт. России Наталья Королева, проживающая роль старухи Анны, заставила всех нас на протяжении всего спектакля быть в состоянии предельно-личного контакта со сценой. Правда ее сценического существования так убедительна, что легко, без тени недоверия, входит в наш живой человеческий состав, заставляя вспоминать собственных матерей и себя, всегда неуспевающих дать им чуть больше тепла, чуть больше внимания. А им и надо-то всегда вот это — чуть-чуть…

Искусство самого Валентина Распутина потребовало совершенно нового характера спектакля и сценического существования артистов: в сущности, оно требовало высокого психологического реализма, чем так прославился русский театр на весь мир, и что так забыто на родине этого театра. Та острота отождествления с героями, которая строго живет в каждом актере спектакле, вызвала, в свою очередь, и совершенно особую энергию зрительского вживания в спектакль. Здесь, на иркутском спектакле, мы видели «свое», мы волновались «своим», мы с благодарным удивлением смотрели и узнавали будто вновь свой родной театр. Театр, в котором все начинается с обыденного, продолжается и проверяется простотой и правдой, и, наконец, уводит к глубинам того большего, что постигается интуицией, чувством, верой.

Наталья Королева сыграла старуху Анну по-распутински — с любовью, с достоинством, с терпеливым превозмоганием своей доли, с невозможностью и желать какой-то иной жизни — жизни вне ежедневного труда, вне частого рождения детей, бесконечных домашних забот о детях и муже, с которым и не было слишком уж большого лада. Да и война прошлась по ней крепко — троих сыновей Родине отдала. А вот теперь и помирать пришла пора — но этот ее «последний срок» читается как-то обширно. Тут и все более пустеющая деревенская жизнь, где из окон глядит все чаще горе и все реже — радость — последний срок и самой деревне. Тут и все более пустеющий собственный дом, где выросли ее дети, да разлетелись по разным городам. Дом, где ждала она их всегда.