Порядок в культуре

Но вот теперь они, ее дети, приехали, к умирающей матери, вызванные телеграммой младшего сына Михаила. Приехали и … не поняли ничего. Не поняли, почему это мать вдруг «ожила» (а она-то, уже нездешняя, последние силы собрала для главной материнской радости — слышать и видеть своих детей всех вместе в родном гнезде). Так предсмертные дни матери станут для них, ее детей, своеобразным испытанием, которое, увы, они не выдержат, потому как чужды друг другу, потому как не любят говорить и думать о смерти, потому как все время спешат и каждый на свой лад, но оказывается человеком разрушенным. А мать их умирающая, напротив, до этой самой последней черты, смогла сохранить непорушенным и чистым свой внутренний мир. Сохранить святое место, «красный угол» веры в душе своей. Она не творила зла пред лицом Господа. Она не дала всему трудному и земному посрамить то столпничество духа, которое жило в ней, в ее такой простейшей и, казалось бы, скудной судьбе. И вот, когда плоть истончилась совсем, ее живая душа и плоть воздвигла для последнего любования своими детьми — главными плодами земной жизни матери. Но дети снова ничего не поняли, заводя такие неуместные и крикливые разговоры о чистых простынях и плохом уходе, о грубости Михаила, который, единственный, остался в деревне при матери, и еще — о ее, матери, ненужном уже ей выздоровлении. Поговорили, выполнили свой формальный долг, и бодро уехали обратно. И в ту же ночь старуха Анна умерла — ей больше незачем было жить.

Не знаю, но, кажется, такие вот простые жизни у нас все еще можно встретить. И мы, такие многознающие и многовидящие, будто и завидуем им — той цельности, той высоте и смыслу, что есть в них.

Вот не было у Анны ни «духа противоречия» в жизни, ни бурных чувств, не было прав и свобод, как у детей ее, как у нас. А потому не поняла бы она никогда и «права» на «свободное вероисповедание» (по сути, предполагающее возможность и Бога менять по прихоти или по идее); как никогда не воспользовалась она возможностью переменить судьбу. У нее-то всю жизнь были все больше обязанности, природные женские вечные обязанности. Она продлила род. Она продлила народ. Именно такие судьбы русских женщин (Мирониха — засл. арт. России Людимила Слабунова — ее сердечная и старая подружка из той же породы. Встречи двух старух сыграны актрисами с особой тонкостью давно понимающих и навсегда верных друг другу людей) поражают простотой невероятной и значительной. Они лучше помогают понять нам и самих себя в своем национальном существе. И уже тогда, в семидесятые годы прошлого века, Валентин Распутин услышал это тревожное расхождение внутри семьи и дома, эту несовместимость друг с другом, надрыв и разлад. И бесконечно жаль, что в детях больше нет общих представлений о жизни, нет теплого родства, куда-то исчезает и дар отзывчивости. Пожалуй, только Михаил и его семья, живущие при матери, тоньше и совестливее переживают ее исход из земного бытия среди все тех же родных стен простой деревенской избы, с привычными запахами дома и двора, с чутко, на слух, улавливаемыми событиями улицы.

Сценография спектакля (худ. Юрий Суракевич) — емкая, точная, ясная, помогающая артистам и замыслам режиссуры: деревянная фактура создает ощущение прочности и долготы дней. Пластическое решение спектакля аскетично — все нацелено на объединение людей, собирание их в пространство дома и двора, что только горше подчеркивает их стремительное желание вырваться из ограды этого «тесного бытия».