Порнограф

Поскольку я давал подписку о неразглашении военной тайны, то скажу лишь одно: из нас лепили солдат удачи, способных выполнить любой приказ командования в любой точке земного шарика. И это не шутка. Какие могут быть шутки, когда несколько бойцов были комиссованы по состоянию здоровья, как психического, так и физического. Нас учили выполнять задание и выживать в экстремальных условиях. Мы прошли тысячи километров по тайге, горам, пустыне; наши группы «освобождали» от возможных террористов атомные станции, стратегические железнодорожные узлы, ракетные шахты и проч. Безусловно, армейская наука пошла мне на пользу — я научился относиться к жизни со здоровым оптимизмом и радостью. И брать от нее, мимолетной, все, что можно взять, даже рискуя собственной шкурой и репутацией. То есть вместе с уверенностью в свои физические силы я сумел сохранить свою стержневую черту — разгильдяйство.

Два года службы полностью выветрили из меня дух провинциального патриотизма. К тому же наша в/ч находилась в подмосковном местечке Р. и редкие увольнительные прогулки по столичным площадям, улицам, аллеям и паркам окончательно утвердили в мысли, что свою судьбу нужно искать здесь, в белокаменной, матери всех городов.

Судьба благоволила ко мне. Девушка Асоль вошла в вагон подземки, ровно гриновская героиня в грязную волну, но никто из пассажиров и моих дремлющих сослуживцев-приятелей её не заметил, кроме меня. Я поспешил подняться и моя макушка, защищенная, правда, парадной фуражкой, влепилась в металлический поручень. Голова удар выдержала, а поручень — нет: малость изогнулся.

— Ой, — сказала девушка на мое любезное приглашение, — я на следующей выхожу.

— И я тоже, — признался, чувствуя, как стрела амура пронзила меня насквозь: от макушки до пят, — если вы не возражаете?

Девушка не возражала, воочию видя такого хватского ухажера со стальным штык-ножем.

Словом, мы романтично познакомились, чтобы потом поспешно жениться, поскольку на свет Божий рвалась нетерпеливая Мария. Затем меня уволили по приказу Министра обороны и я полностью поступил в распоряжение тещи, с которой мы тут же начали вести бои местного значения. За передел мира в пятикомнатной квартире дома сталинской эпохи гигантомании. Поскольку мать жены была уверена, что Асоль стала жертвой проходимца, посягающего на самое святое — жилплощадь, то ненавидела его от всей своей радушной души. Нам, молодоженам, выделили одну полутемную комнатенку с прекрасным видом на Садовое кольцо, где автомобильное коловращение было нескончаемое, как вечный двигатель имени Ивана Кулибина. С одной стороны можно было заниматься любовью всю ночь напролет. Никаких проблем. А с другой — такое чувство, что лежишь на проезжей части в качестве частично передавленного прохожего. Конечно же, обидно чувствовать себя изгоем, позабывшего напрочь тишину родного края. Тем более я уже грыз науку на журфаке, и профессор Воскресенский нервничал, видя на своих знаменитых лекциях храпящего молодого человека. Пришлось вести военные действия на всех семейных фронтах. Баталии проходили с переменным успехом. Полковник в отставке и маленькая Машка блюли нейтралитет, обоим им было хорошо — дед, выгуливая внучку в коляске, похожей на самоходку, знакомился с современной действительностью при помощи газеты всего греческого трудового народа «Правды». Я же и теща хорошо понимали: в ближнем бою победит тот, кто завладеет знаменем полка, в смысле, перетянет Асоль на свою половину.

Надо ли говорить, что ночь и жена полностью принадлежали мне. Я выполнял свои обязанности мужа, как боец спецназначения приказ высшего командования о захвате АЭС в штате Флорида. Изнеможенная бесконечными звездными оргазмами супруга под утро клялась в любви и верности, да наступал новый день и все мои нечеловеческие усилия…

Продолжалось все это больше года и первым, каюсь, не выдержал я. Простите, отцы-командиры, повинился, но надо выбирать: либо журналистика, либо погибель от полового истощения и кладбищенский участок с тенистой аллеей.

Я приплелся в ректорат, поплакался там в жилетку премиленькой зам. декана по хозяйственной части Катеньке Николаевне Лямзиной, отвечающей за обустройство студентиков в общежитие, и скоро был поселен в двухместный «пенал» с унылым Шууданом, который целыми днями сидел на своей койке в позе Будды, тянул «косячок» из конского помета и напевал (про себя, слава Богу) песню о бескрайних просторах своего далекого монгольского отечества.