Порнограф

Первый месяц в «пенале» я спал, как солдат после Победы, потом привел в гости зам. декана, чтобы отблагодарить её за независимость от семейных пут. Всем своим восстановившимся боевым потенциалом. Катенька Николаевна поначалу стеснялась чурбанчика с гляделками, а после пообвыкла к этой экзотической статуэтки, и проблем у нас не возникало. При активном соитии. Более того, молва то ли о моей фантастической потенции, то ли о моем магическом соседе необыкновенно возбудила моих будущих коллег (женского рода) и началось паломничество. В мою койку. Скоро я вновь почувствовал себя солдатом удачи, выполняющего утопическое задание высшего командования, и вернулся в лоно семьи. Через неделю любви и согласия снова начались напряженные военные действия по всем фронтам, и я отступил на заранее подготовленные позиции — в окоп «пенала».

Весь этот сумбур вместо жизни продолжался ещё год и в конце концов дело закончилось тем, что полковник в отставке, используя свои давнишние связи в Минобороне, «подарил» комнату молодой семье; что, впрочем, не спасло её от закономерного распада, как Римскую империю, где нещадно использовали рабский непродуктивный труд.

И теперь я имею то, что имею. Суетно-мелочную жизнь в мегаполисе, где каждый, как утверждают оптимисты, может себя реализовать. Не знаю-не знаю. Такое впечатление, что меня, лапотного Ванька, подпустили только к каменному забору, за которым сквозит в деревьях вишневого сада барская усадьба с колоннадами; там по утрам пьют горький кофе, музицируют на лакированном рояле, да изъясняются на незнакомом птичьем языке. А меж деревьями носятся, заливаясь сладким смехом, господские детишки в чистеньких батистовых костюмчиках. И наворачиваются горючие слезы у Ванечки, и чувствует он первую классовую ненависть к господам, мечтая отловить фартового барчука под чистой вишней да отвалтузить его от всей своей обделенной души.

С этим позитивным видением расквашенных носов и заполошного ора я проснулся. В коридоре алкаши, мои современники, дубасили друг друга. С угрюмой настойчивостью. И тот, кого били больше, надсаживался, требуя уважения к своей потасканной личности.

Я зевнул — так проходит жизнь. В борьбе за свои личные интересы. Эх, почему меня не угораздило родиться, например, на коралловых островах, где все равны и братья. А если кого и жарят на вертеле, то исключительно по причине уважения.

Мысль о вкусной и здоровой пище подняла меня. Часы утверждали полдень. В солнечном потоке вяли цветы из сочинского дендрария. Я почувствовал себя заживо похороненным. Однако в отличии от безразличного к своему состоянию покойнику у меня трещала башка и поднывала душа. Нет, так жить нельзя, в который раз повторял я, топоча с чайником на кухню. Коридор был подозрительно пуст — все ушли на трудовой промысел? Мимоходом потукал в дверь Софочки, а вдруг князь Сосо Мамиашвили забылся под её сдобным телом. Гневного мата в ответ не последовало и я продолжил путь. Александра тоже отсутствовала в своей светелке. Странно, куда это все запропали? Может, объявили общую эвакуацию на планеты, более пригодные для жизни, а я не заметил. Черт знает что! Ну и времена — каждый занят бессмысленной добычей копейки, а по душам попздить? Власть, мать их говноедов, рыжих, плешивых и кудрявых, прекрасно знает, что делает: кинула своих граждан в бурлящее море капитализма, мол, выплывайте, захребетники, сами, а мы поглядим с капитанского мостика Кремля на ваше трепыхание. Само собой разумеется, многие заполоскались в нечистой пене пустых преобразований, теша иллюзиями мнимого благополучия. А кто будет думать о душе, срань буржуйская? А? Не слышу ответа. Его и не будет. Почему? Отвечаю: измельчали людишки, измельчали. И я, повинюсь, вместе с ними. А ведь прежде царапал стишата, и неплохие, блядь, говорят:

«Любому царю что хочу говорю.
Богат я безмерно, стихами сорю.
А вот подо мною больная планета — беда для поэта.
Устремляюсь в глубинку,
к пропитанным стужей,
протянувшимся к долу ручьям.
Вдохновляюсь горой, присосавшейся к небу,
и дроблюсь я на множество „я“,
чтобы расставить их всюду и почувствовать мира трехмерность.
Звон пустот, бытия эфемерность прошу не ищите меня!
Мне птица лесная родня…
Вдали от людей можно пить из ручья,
у августа тучного красть плоды и с удочкой тихо стоять у воды,
иль в небо входить,
как в бездонную бочку,
и мир завоевывать без солдат в одиночку.»[3]