Порнография

— Я? Что же я могу думать? Я только показал это вам, считая своим дол…

— Конечно. Я весьма вам признателен. Даже не знаю, как и благодарить. Но я хотел бы знать ваше мнение. Возможно, сначала мне следует высказать собственное мнение. Так вот, по моему мнению, в этом ничего нет. Ничего серьезного — ведь они знают друг друга с детства и… В этом больше глупости, чем… Да и в их возрасте! Конечно, раньше между ними что-то… было… так, детское, заигрывание, знаете ли, вольности, и это приобрело несколько специфическую форму — странную, не так ли? Иногда они вновь к этому возвращаются. Этакая пробуждающаяся полудетская чувственность. Кроме того, возможен оптический обман, ведь мы видели это издалека, из-за кустов. Я не могу сомневаться в чувствах Гени. Не имею права. У меня нет оснований. Я знаю, что она меня любит. Да и как бы я мог сравнивать нашу любовь с этими детскими глупостями!

Тело! Он сидел прямо передо мной. Тело! Сидел в шлафроке — с телом упитанным, холеным, рассыпчатым и дебелым, надушенным и зашлафроченным. И сидел он с этим телом как с саквояжем или даже с несессером. Тело! Я, разъяренный этим телом и поэтому телесно-плотский, издевательски поглядывал на него и изрядно потешался, чуть ли не посвистывал. Ни капли жалости. Тело!

— Ваше дело — верить мне или нет, но я, конечно же, не обратил бы на это внимания… Если бы… не одно обстоятельство… Не знаю, может быть, мне только показалось… Поэтому я и спрашиваю. Заранее прошу прощения, если это прозвучит несколько… фантастично. Должен признаться, что я даже не знаю, как это сформулировать. То, что они делали… ну, вы видели, вдруг упали, потом встали… согласитесь, было довольно специфичным. Так это не делается!

Он замолчал, проглотил слюну и смутился, что глотает.

— У вас сложилось такое мнение?

— В этом было что-то ненормальное. Знаете, если бы они даже целовались — ну, как обычно… Если бы он, скажем, повалил ее — как обычно. Если бы он даже овладел ею у меня на глазах, но как обычно. Это меньше бы меня смутило… чем эта… странность… странность этих движений…

Он взял меня за руку. Заглянул в глаза. Я одеревенел от отвращения. И возненавидел его.

— Прошу вас, скажите мне откровенно, прав ли я? Может быть, я усмотрел в этом то, чего не было? Может быть, ненормальность во мне сидит? Сам не пойму! Ответьте, прошу вас!

Тело!

Стараясь скрыть легкомысленно-веселое, но безжалостное злорадство, я ответил — собственно, ничем — но таким «ничем», которое подливало масла в огонь:

— Не знаю, что и сказать… Действительно… Возможно, в определенной степени…

— Но я не знаю, какое придавать этому значение?! Есть ли в этом что-нибудь — серьезное? И насколько? Прежде всего скажите мне: считаете ли вы, что он и она?… Sex-appeal [12].

— Что?

— Прошу прощения. Я имею в виду sex-appeal. То, что мы называем sex-appeal. Когда я увидел их вместе впервые… это было год назад… мне это сразу бросилось в глаза. Влечение. Половое влечение. Он и она. Но тогда я всерьез еще не думал о Гене. А потом, когда она пробудила во мне чувство, все это отошло для меня на второй план, по сравнению с моим чувством потеряло всякое значение, и я перестал обращать внимание. Ведь это детство! Только теперь…

Он вздохнул.

— Теперь я боюсь, что это, возможно, худшее из всего, что я мог бы себе вообразить.

Он встал.

— Они бросились на землю… не так, как должны были бы броситься. И сразу встали — тоже не так. И отошли — тоже не так… Что это такое? Что это значит? Так это не делается!

Он сел.

— Что это? Что? В чем тут дело? Он посмотрел на меня.

— Как это терзает мое воображение! Скажите что-нибудь! Скажите хоть что-нибудь! Скажите хоть что-нибудь, в конце концов! Не оставляйте меня одного со всем этим! — Он криво улыбнулся. — Извините.

Итак, этот тоже искал моей дружеской поддержки и не хотел «оставаться в одиночестве» — воистину я пользовался успехом! Но он, в отличие от Фридерика, умолял не подтверждать его безумия и с замиранием сердца ждал моего опровержения, отправляющего все в область химер. От меня зависело — успокоить его или нет… Тело! Если бы он обратился ко мне только с душой! Но тело! И это мое легкомыслие и беспечность! А для того, чтобы засадить его навсегда в ад, мне не нужно было особо напрягаться, достаточно, как и раньше, буркнуть несколько неопределенных фраз: «Я должен признать… Пожалуй… мне трудно судить… Возможно…» Так я и сделал. Он ответил:

— Она любит меня, я знаю наверняка, она любит меня, меня она любит!

Он защищался, несмотря ни на что.

— Любит? Несомненно. Но не считаете ли вы, что для их отношений любовь излишня? Любовь ей нужна с вами, а не с ним.

Тело!

Долгое время он ничего не говорил. Сидел тихо. Я тоже сидел и молчал. Нас объяла тишина. Фридерик? Спал ли он? А Семиан? А Юзек в чулане? Что он? Спит? Казалось, в дом впрягли несколько лошадей, каждая из которых тянула в свою сторону. Он смущенно улыбнулся.

— Мне так тяжело, — сказал он. — Недавно я потерял мать. А теперь…

Он помолчал.