- Я привыкла всё делать хорошооооо, - напевно произнесла Елена. - Ты нам с Порочестером так помог, дружочек, теперь и я тебе помогу. Хочешь ты того или нет… И она вновь заставила меня улечься на стол лицом книзу. Тут меня ждало очередное унижение - её ловкие пальцы сперва залезли под резинку, приспустили, а затем и вовсе стащили с меня красивые бордовые плавки - последний оплот моей гордости. И кто бы мог подумать, что именно под ними таятся самые страшные зубастые хорёчки?.. Моя подружка никогда не массировала мне задницу, считая это чем-то неприличным. Да я и сам так считал. Но теперь мне стало не до приличий. Я больше не мог сдерживаться. Я вопил, выл, орал, не беспокоясь о том, что подумает обо мне Порочестер, который, вероятно, уже извёлся от страха в соседней комнате. В краткие проблески блаженного отдыха, когда Елена давала мне перевести дух, в моё сознание вновь и вновь вторгался заунывный "релакс", до омерзения чуждый русскому уху. Но, оказывается, это был ещё не предел страдания и позора. Оказывается (как она объяснила мне по ходу дела), какую-то мышцу, чтобы обезвредить, нельзя было ухватить никак иначе, как засунув мне большой палец в самое неприличное место. Что она и сделала тут же одной рукой, другой жёстко придавливая меня к столу, ибо я предпринял очередную - снова, увы, неудавшуюся - попытку с него соскочить. Я уже не знал, что мучительнее - боль или унижение. Наверное, всё-таки боль, потому что очень скоро об унижении я почти забыл, и только слышал, словно откуда-то издалека, собственный вой, краем сознания понимая, как важно не дёрнуться, чтобы она мне не повредила чего-нибудь. Главное, ведь я видел только что её руки - нормальные женские ручки, маленькие, трогательные - кто ж мог знать, что они способны творить такое… А Елене, казалось, всё было нипочём. - Что, родимый, больнёхонько? - сочувственно спрашивала она, и в какой-то момент мне показалось, что в этой сочувственности есть нотка садистского удовольствия. Сразу вслед за этой мыслью я испытал такое страшное ощущение укола в оголённый нерв, что, кажется, на миг потерял сознание. Но это было уже и всё. Боли больше не было, и Елена снова поглаживала меня, успокаивая моё истерзанное тело. Никакого удовольствия от этого я уже не чувствовал, тем более что не верил ей до конца и всё опасался какого-нибудь подвоха. Зато очень приятно было то, что в комнате воцарилась блаженная тишина. Чёртов релакс, наконец, заткнулся - видно, он был рассчитан как раз на время сеанса. Я лежал, весь мокрый, и наслаждался этой тишиной, а, если б меня никто не трогал, было б и того лучше. Несмотря на это, шевелиться не хотелось, и я б, наверное, лежал так вечно (даже к раздражающим кожу поглаживаниям я начал постепенно привыкать), если б она не спросила:
- Ну как, ножками будем заниматься, или в другой раз?.. - и в тот же миг меня со стола как ветром сдуло. Натягивая джинсы, я понемногу приходил в себя и, оказавшись, наконец, в относительной безопасности, вновь обрёл способность заботиться не только о своей персоне, - но ещё и о том, ради кого, собственно, и перенёс все эти муки. Прежде, чем покинуть страшное помещение, я шепнул садистке, чтоб с моим другом она была понежнее - он, собственно, ни на что не жалуется, зато очень устал от жизни в силу выпавшей ему горькой судьбины, и ему нужна обычная расслабляющая процедура. Лена понимающе улыбнулась и закивала - нет проблем, она сделает Мистеру Порочестеру простенькую "классику". На кухне ни о чём не ведающий Порочестер всё ещё изучал журнал.
- Вот такая примерно у меня машина, - показал он мне глянцевый разворот, где была изображена покатая синяя тачка. Что одна, что другая - в автомобилях я ничего не понимаю. Но кивнул и, отобрав у него полюбившееся издание, направил указательный палец в сторону душевой кабинки, добавив на всякий случай: