- Вы что делаете, дружище?.. - крикнул я. - Ошизели, что ли?.. Но Порочестер вырывался, как взбесившийся зверь - откуда только силы взялись! - и хрипел: - Не мешай мне, гад, не мешай! Не твоё дело!.. - Взмах! - я не смог удержать его, - и лезвие снова просвистело в миллиметре от холста, а это было лучшее, написанное Аллой, лучшее из всего, что я видел!… Мной начинало овладевать отчаяние. Ярость придавала Порочестеру силы, и я понял, что ещё немного - и он меня одолеет. Оставался единственный выход, чтобы спасти картину. Хорошо, что у меня-то, в отличие от Порочестера, ноги длинные! Изогнувшись всем телом, я зацепил носком сандалии тонкую ножку этюдника… - и тот с грохотом рухнул вместе с картиной, которую Порочестеру теперь было не достать, если, конечно, я и на сей раз не дам маху. Тюбики, кисточки рассыпались по всей комнате, но мне на это сейчас было наплевать. Зато на адский грохот сбежались все обитатели дома: Алла, Елена и даже её клиент, здоровущий быковатого вида мужичара, который, конечно, не мог знать, в чём дело - но быстро понял, что без него тут не обойтись, и, споро подскочив к нам, в один миг так скрутил разбушевавшегося Порочестера, как это никогда не удалось бы мне с моим треклятым польским изяществом. Бедного карлика уложили на диван; Лена побежала за водой. Поняв, что игра проиграна, Порочестер как-то внезапно размяк - и уже безо всякого стыда расплакался. Мы с Аллой и Сергеем - отличнейший, кстати, оказался парень! - сидели кто в изголовье, кто в ногах, кто посерёдке и, как могли, утешали несчастного.
- Я… я думал, ты меня любишь… - всхлипывал он, нервно стуча зубами, - я тебе верил… Верил, как самому себе…
- Слава, но в чём же я провинилась?!.. - сдали нервы у Аллы, которая и так слишком долго держала марку при постороннем человеке. Было видно, что она и сама вот-вот расплачется. Но Порочестера такие мелочи, как нежелательный вынос сора из избы, уже не занимали:
- Любимый человек всегда кажется любящему красавцем, - настаивал он. - Докажи, Серёга?.. Даже если он на самом деле урод. Когда любишь - не замечаешь изъянов. А она, оказывается, всё замечает… Она меня видит даже хуже, чем я есть! Тоже мне, любовь… Нет, ты сам взгляни, взгляни, Серёга… Я бы на её месте скорее умер, чем с таким уродом целоваться стал. А она меня ТАКИМ вот видит и ничего, терпит… Ну и что - не суки бабы после этого, скажи?.. Не шлюхи?..
- Я художник! - оправдывалась Алла, апеллируя уже к Сергею, который знай себе слушал и молча кивал с хмурым, но всепонимающим видом. - Поймите, я профессионал. Когда я работаю - для меня всё постороннее исчезает! Я только о том думаю, как написать сносную картину, а вовсе не о всяком там… Об отношениях… - да не об этих, а о цветовых!.. Как фигуру посадить, как свет на неё падает - вот о чём думаю… Столько дурацких мифов о художниках создано, столько лживых стереотипов - а нам потом мучайся, перед каждым оправдывайся, каждому всё объясняй… Тут она обернулась ко мне и резко заметила:
- Это, между прочим, и ваших, искусствоведы, рук дело!..
- и, снова отвернувшись, принялась тонким бумажным платочком промокать Порочестеру мокрые подглазья. Я смиренно вздохнул. Серёга, под которым неуёмно кряхтели диванные пружины, сочувственно покосился на меня - и вздохнул тоже. Импровизированное ток-шоу было прервано Еленой, которая принесла больному чаю и валерьянки - и увела Сергея, который, как мне показалось, не так-то уж и спешил уходить и всё оглядывался на нашу облепившую диван группу. Позже Елена рассказала мне, что внизу она принялась, умирая от неловкости, извиняться перед клиентом - мол, извините, что мы Вас невольно втянули в такой неприятный скандал. Но Сергей энергично замотал головой и ещё минут пять с жаром уверял, что был страшно рад познакомиться с её замечательными друзьями:
- У Вас такая интересная семья!.. Это вот и есть "коммуна", да?.. Потрясающе. Можно я к вам как-нибудь в гости ещё приеду? Просто так? Можно?..