Порочная месть (СИ)

Я и правда не собираюсь, и не испытываю за это ни капли вины. Я, Эрика Соулман, всегда такая мягкая и всепрощающая. Возможно, потому что я мысленно смирилась с его смертью и даже успела ее оправдать. Я рада тому факту, что брат остался жив, но моя радость больше походит на удовлетворение. Потому что в свете моего расставания с Кейном до меня вдруг разом дошли масштабы его предательства. Я любила его с рождения, просто потому что он мой брат, и у меня совсем не было времени узнать его как человека. Я думала, что это он был тем, кто в буквальном смысле содержал меня и поднимал на ноги, а получается, что все это время это был Кейн. А после моего поступления Артур уехал, и мы встречались лишь его редкими наездами в Нью-Олбани за непродолжительными беседами о моей учебе и его автосервисе. Человек же, с поступками которого я столкнулась в Нью-Йорке, не вызывает у меня ни сочувствия ни любви. Сейчас я даже думаю, а что такого нашел в Артуре Кейн в свое время, что послужило причиной их дружбы? Помню, как отчаянно завидовала тому редкому теплу, которое видела во взгляде Кейна, когда он смотрел на брата, и начинаю презирать Артура еще больше, за то что тот предал его. Их дружба была бесценной, потому что уходила корнями в неиспорченную юность. Единственное объяснение, которое приходит мне в голову, почему рассудительный Кейн раньше не понял, какой человек мой брат, это то, что и у него есть слабости. Теперь я знаю, что и я была одной из них. Не повезло Кейну с семьей Соулман.

Впервые в жизни я хочу быть эгоисткой. Я удовлетворена, что брат жив, а в дальнейшей его судьбе не желаю принимать никакого участия. Злость и обида на него, стертые смертью, воскресли вместе с ним. Ходил бы он на мою могилу, будь я мертва или предпочел забываться дорогим алкоголем на фешенебельных курортах, оплаченных ценой предательства двух близких ему людей? Тот жалкий человек, которого я видела в последний раз определенно предпочел второе. Карен говорила, что у каждого из нас должны быть принципы, то, что он никогда не сможет принять. Как выяснилось, я могу принять жестокость возмездия, а вот променять дорогих людей на наживу — это то, чего я не могу принять. И насиловать себя порукой родства я не буду, а потому заранее знаю, что в тюрьму в Артуру никогда не пойду. Хочу ценить то, что достойно того, чтобы ценить, а не ханжеские идеалы.

К тому же, теперь у меня есть кому дарить свое внимание. Моей дочери. Понятия не имею, откуда во мне уверенность, что это девочка. Просто знаю и все.

— Ты изменилась, Эрика, — тихо произносит Кристин. — Колдфилд тебя изменил.

Я молчу, потому что не хочу вспарывать себе душу, доказывая, что она ошибается. Потому что только с ним я и была самой собой. Готова была отдавать все самое лучшее, не думая и не стыдясь. Даря самые сокровенные эмоции, позволяя себе быть слабой рядом с ним, потому что играть в любовь не получалось. Только по-настоящему любить. А сейчас я попросту учусь выживать: отбрасывая шелуху, и отставляя лишь то, что по-настоящему имеет значение. Ради нашего ребенка, которому нужна сильная мать.

— Я скажу ему, — говорю твердо. — Поеду к Кейну в офис после работы и расскажу обо всем.

глава 45

В связи с изменениями гормонального фона я засыпаю, едва моей голове стоит коснуться подушки, а открываю глаза только утром со звоном будильника. Хотя, возможно, тому виной мой рабочие смены в Geraldin, лишившие меня отдыха и выходных. Но сегодняшняя ночь отличается от всех, потому что я просыпаюсь от того, что мне нестерпимо холодно, а пижамная футболка насквозь промокла. Несколько секунд я смотрю в потолок, пытаясь понять, что со мной не так, и по мере того, как сознание наполняет меня, ощущаю неясную тянущую боль в животе.

Старательно гоня от себя дурные мысли и, встаю с кровати и, растирая себя руками, чтобы унять дрожь, иду в туалет. Справив нужду, собираюсь нажать кнопку слива и чувствую, как ужас подкатывает к горлу, сжимая его тисками. На белом гладкости унитаза растекается кровь. Из горла вырывается сдавленный всхлип, когда я трясущейся рукой надавливаю на кнопку, как если бы это помогло стереть из памяти это зрелища. Я до конца не понимаю что это, но знаю, что это плохо, очень плохо. Для меня, для моего ребенка.

Невидящими глазами окидываю туалетную комнату и, толкнув дверь обеими руками, вываливаюсь в коридор.

— Кристин… — я пытаюсь крикнуть, но из горла выходит только приглушенный хрип. Пробую еще и еще, до тех пор пока ее взъерошенная голова не появляется на пороге спальни.

— Что…

— У меня кровь, — выдавливаю сквозь клацающие зубы. — я не знаю, что делать.

Прислоняюсь к стене и глажу ладонями живот, чтобы его успокоить, пока что-то теплое растекается по ногам. Паника и слезы захлестывают меня, но я успеваю поймать за хвост здравую мысль и заставляю себя дойти до спальни, чтобы лечь. Слышу топот Кристин, мечущейся по комнатам, звук бьющего стекла, ее взволнованный голос, что-то быстро говорящий в трубку и, уставившись в потолок, тихо шепчу: