— Это объективно…, — начинает она, но я встречаюсь с ней взглядом, который заставляет ее опустить глаза. — Я знаю, что ты представлял себе риски, после того как я рассказала тебе, что произошло. Но неужели ты действительно думал, что Игорь…
— Нет. Я не думал, — перебиваю я, прежде чем она успевает продолжить. — Но это моя вина, Белла. Не твоя. Я не воспринял угрозу достаточно серьезно, и я буду сожалеть об этом до самой смерти, но если бы я воспринял ее серьезно, то не стал бы отсылать тебя к твоему отцу или куда-то еще. Мне следовало усилить охрану, связаться с контактами, чтобы найти способ предотвратить угрозу… Черт, я мог бы сделать множество вещей, над которыми работаю сейчас, чтобы попытаться все исправить. Но я ни о чем не жалею, Белла. И я не хочу, чтобы ты винила себя.
Она молча делает еще один глоток вина. Судя по выражению ее лица, я не могу сказать, стало ли ей легче. Но я намерен повторять это, если снова зайдет речь, столько раз, сколько потребуется, чтобы она поверила мне, когда я скажу, что она ни в чем не виновата. Я никогда не смогу убедить ее, что это так.
— Как я могу не верить? — Наконец спрашивает она, все еще прикусывая зубами нижнюю губу. Мне хочется протянуть руку, взять ее лицо в свои ладони, оттопырить большим пальцем губу и поцелуем убрать укус. Одна только мысль об этом вызывает во мне пульсацию желания, теплую боль в крови. Но я не двигаюсь. Она смотрит на меня, и ее глаза блестят, как будто она сдерживает слезы. — Как я могу не винить себя? То, что сказал Игорь…
— Неважно. — Я снова обрываю ее, прежде чем она успевает закрутиться. — Здесь он до тебя не доберется, Белла. Чем бы он тебе ни угрожал, что бы ни говорил, какие бы планы на тебя ни строил, с ними покончено. Все кончено. И он может попытаться продолжить, он может попытаться прийти за тобой, но я найду способ остановить его. Я обещаю тебе это.
Белла кивает, снова опуская взгляд. Я не могу сказать, о чем она думает, и все, чего я хочу, это убрать с ее лица это обеспокоенное выражение. Я хочу видеть ее такой, какой она была за ужином, счастливой и уверенной в себе, как будто она начала верить мне, когда я говорю, что буду оберегать ее. Как будто она снова начала чувствовать себя как дома.
— Здесь ты выглядишь более уверенной. — Я смотрю на нее, позволяя взгляду скользить по ее лицу, пока она наклоняется вперед, сжимая в обеих руках свой бокал с вином. — Когда ты помогала Агнес подавать ужин, то, как ты двигалась по кухне… — Я прерываю разговор, не зная, как закончить предложение. Я хочу сказать, что тебе здесь самое место, но в этом предложении так много слоев, так много частей, которые, как я знаю, я должен держать при себе.
Белла тихонько смеется, снова поднимая бокал с вином к губам. Я вижу, как они касаются ободка, и чувствую, как мой член дергается в джинсах, набухая на бедре. Глядя на ее рот, я всегда чувствовал, что вот-вот сорвусь, с самого начала.
— Я не знаю, — тихо говорит она, осушая бокал с вином. Я выхватываю его из ее пальцев и тянусь к бутылке на старом кофейном столике, наполняя ее наполовину, прежде чем вернуть ей. — Может быть, дело в том, что дом в Нью-Йорке как будто полностью принадлежит тебе. Как будто я была там новичком, немного незваной гостьей, с самого начала. Я всегда была на задворках, изучала распорядок дня, привыкала ко всему. Когда я въехала, для всех здесь уже был дом. Но здесь нет дома ни для кого — даже для тебя.
То, с какой быстротой она это поняла, заставило меня почувствовать себя слегка ошеломленным, застигнутым врасплох. Я и не подозревал, что она так хорошо меня читает, что она так хорошо меня понимает. Но Белла — человек внимательный, подмечающий детали, и теперь мы знаем друг друга во многих интимных аспектах. Полагаю, — думаю я, наблюдая за тем, как она делает очередной глоток вина, — что это не должно меня так удивлять, как удивляет.
— Это нейтральное пространство, — тихо говорит она. — И, возможно, поскольку я помогаю его ремонтировать, я тоже чувствую себя немного собственником. — Она смеется. — Не то чтобы я считала его своим или что-то в этом роде, — поспешно добавляет она.
Возможно, так и есть. Мысль всплывает, и я пытаюсь так же быстро подавить ее, вместе с растущим возбуждением. Глупая мысль. Мы с Беллой не вместе, а даже если бы и были вместе, у меня есть планы по продаже поместья. Но я не могу заставить себя говорить о них вслух, прямо сейчас. Не знаю почему, но мне кажется, что я не могу заставить себя сказать об этом. Это похоже на ту же мысль, что и за ужином: если что-то делает ее счастливой, заставляет смеяться, я не хочу ничего делать, чтобы это испортить. У нее столько всего отняли, и хотя планов остаться здесь никогда не было, почему-то сказать ей сейчас, когда она так надеется отремонтировать дом, что я планирую его продать, — все равно что отнять что-то еще. Это бессмысленно, но интуиция подсказывает мне, что об этом нужно молчать.
Так я и делаю. Потому что я все больше и больше начинаю понимать, как много для меня значит счастье Беллы.