Иными словами, свобода — очень широкая категория, которая в реальности представлена динамической системой множества «делимых» свобод, которые в то же время выворачиваются в «несвободы» как само условие существования свобод. И в ходе развития общества как раз то одна, то иная свобода ставятся под вопрос, а затем и подавляются, давая место новым свободам. Сам же Кант, стараясь кратко объяснить суть Просвещения как обретения человечеством совершеннолетия и свободы разума, дал такую формулу: «Повинуйтесь, и Вы сможете рассуждать сколько угодно» [22].
В сознании элитарных интеллектуалов, похоже, произошел откат от Просвещения к безответственному отрочеству в обеих частях формулы — они отвергают повиновение и одновременно отказываются рассуждать.
Уже начало 1990-х гг. показало, как выразилась Алла Латынина, что «вообще стратегия русской демократической интеллигенции потерпела сокрушительное поражение». Это выразилось в ликвидации СССР и последовавшей за ней «грабительской» приватизации земли и промышленности.
Историк и литературный критик, «шестидесятник» и диссидент Ю.Г. Буртин писал в 1992 г.: «Русская интеллигенция, особенно со времен Чернышевского и Писарева, не жила без острого чувства ответственности перед народом, своей неоплатной “задолженностью” людям, по слову Твардовского. И вот когда это чувство, составлявшее ее духовную суть,… ослабло в нас, то мы как бы лишились иммунитета и остались беззащитными перед заразой безнравственности, бессердечия, тщеславия, поверхностности, пустозвонства, политиканства. И пошел мор» [23].
Здесь выражено ощущение самого интеллектуала. Но этот процесс изучен и социологами. Выводы их исследований определенны:
Здесь мы будем говорить не о воздействии реформы на интеллигенцию в социальном плане, а о распаде системы ее мировоззренческих установок и норм. Перестройка и реформа подорвали ценностную платформу «элиты» интеллигенции, и общность рассыпалась.
О.К. Степанова пишет об этом: «Интеллигенция. В нашей стране названное понятие было “запущено” еще в 70-е годы XIX века популярным в то время писателем П. Боборыкиным. Понятие интеллигенции тогда и некоторое время спустя в России имело совершенно четкую духовно-политическую атрибутику —
Пока неясно, может ли сохраниться при таком повороте сам феномен русской интеллигенции. Бердяев считал критерием отнесения к интеллигенции «увлеченность идеями и готовность во имя своих идей на тюрьму, на каторгу, на казнь»; при этом речь шла о таких идеях, где «правда-истина будет соединена с правдой-справедливостью». Если так, то статус интеллигенции сразу теряет та часть образованного слоя, которая в конце 1980-х гг. впала в социал-дарвинизм и отвергла ценность справедливости. А ведь это очень существенная часть, особенно в элитарных группах гуманитарной интеллигенции.
О.К. Степанова продолжает, уже конкретно относясь к интеллигенции периода реформы: «Антитезой “интеллигенции” в контексте оценки взаимоотношения личности и мира идей, в том числе — идей о лучшем социальном устройстве, являлось понятие
Интеллигенция в России появилась как итог социально-религиозных исканий, как протест против ослабления связи видимой реальности с идеальным миром, который для части людей ощущался как ничуть не меньшая реальность. Она стремилась во что бы то ни стало избежать полного втягивания страны в зону абсолютного господства “золотого тельца”, ведущего к отказу от духовных приоритетов. Под лозунгами социализма, став на сторону большевиков, она создала, в конечном итоге, парадоксальную концепцию противостояния неокрестьянского традиционализма в форме “пролетарского государства” — капиталистическому модернизму» [25].