Порочные сверхурочные (СИ)

Причем я не вру от слова совсем. Не то чтобы я безрукая, но, видимо, не только бухгалтерия — это не мое. Однажды, попытавшись сварить курицу, я через час молнировала Сашке: «Как быстро устранить сильное задымление?». А мое фондю, намертво приклеившееся к горшку, вспоминают в семье до сих пор. Кстати, горшок пришлось выкинуть.

Дима окидывает меня критическим взглядом.

— Ну ладно. Зато ты талантливый писатель, — усмехается он.

Нахохливаюсь, не в состоянии определиться: обиделась я или загордилась, потому что не пойму, чего в словах Соколова больше — подкола или похвалы.

Дима заглядывает в холодильник:

— Тебе заказать каких-нибудь роллов или пиццу? Я не знаю, что там едят девушки?

В смысле не знает?

У меня сложилось впечатление, что каждую свою свободную минуту Соколов либо трахается, либо склоняет женщин к сексу. Эти скилы у него прокачаны мощно. Должен же он их кормить? Иначе, где то самое кладбище истощенных тел, непрекращающимися скачками?

Стоп!

Мне, значит, роллы какие-то, а сам достает кусок мяса!

— Это мое! Мне! — издаю я вопль голодной кошачины. — Сам ешь свои роллы!

И этот мерзавец начинает надо мной ржать.

— Какое у меня хищное полотенце, — угорает он, глядя как я сверкаю на него глазами из махрового кулька, в котором меня принесли на кухню.

Хочу огрызнуться, но замираю.

Смеющийся Соколов — это удар под дых.

Сразу пропадает флер биг-босса. В нем проглядывает что-то мальчишеское. Какой он красивый…

И у меня подозрительно щемит в груди.

Мозг подсказывает: «Это гормоны, а проблемы не с сердцем, а ниже. Там все натерто, и если купишься на эту улыбочку, то опять все натрут».

Но, кажись, поздно.

Машуня влипла.

Стоит тут такой. Идеальный. Высокий. Широкоплечий. Темноволосый и со щетиной как я люблю. Кубики пресса выставил.

Мясо держит.

Гад.

Я вздыхаю и молчу.

Капец.

Всего девять часов вечера, а я втрескалась по самое «не балуйся».

«Не балуйся» поддакивает, что оно что-то такое предчувствовало.

Могло бы сильнее семафорить об опасности. А теперь мне думай, как выгребать.

Сволочной Соколов еще и стейк пожарил офигенно. С ума сойти, он хотел его один сожрать. Надо срочно найти в нем какой-то недостаток и уцепиться за него.

Ничего кроме «тиран, изверг и трудоголик» в голову не приходит.

Но это пока.

Я подслушивала болтовню Сашки и Левиной, и знаю: все эти мужики рано или поздно показывают свое настоящее лицо.

До поздно я, скорее всего, не дотяну. Тут даже мой мозг, искалеченный любовными романами, согласен. Нет перспектив у отношений, начавшихся с секса в лифте. Поэтому надо сделать так, чтоб сердечко не болело уже сейчас.

А ужин растягивается.

Расслабившийся Дима шутит, рассказывает смешные истории, о чем-то меня спрашивает, затягивая в свою паутину. Если б киска не побаливала, могла бы представить, что у нас первое свидание.

Божечки, ну почему я не могу на все забить и отнестись к этому как безбашенному приключению? Запиваю нервы «Маргаритой».

Когда мы перекочевываем в гостиную, мне выделяют футболку вместо полотенца и предлагают посмотреть кино.

Кино?

Я почему-то была уверена, что Соколов или до утра меня из койки выпускать не будет, или отправит после секса домой на такси.

В растерянности я соглашаюсь почиллить под какой-то боевичок и благополучно под него отрубаюсь. И сплю сладко, как в детстве, пока сон не становится эротическим.

Глава восемнадцатая

Я не могу до конца проснуться, хотя чувствую где-то подвох.

Меня будто самосвал сбил.

Все тело ломит, несмотря на то, что я два раза в неделю хожу в фитнес-клуб, но, видимо, я какие-то не такие мышцы нагружаю.

Зато настойчивое тело рядом явно полно энергии.

Пока мои глаза привыкают к темноте, кое-чьи пальцы уже ориентируются и переключаются с внутренней стороны бедра на киску. А там уже скользко…

Я опять все прохлопала, и включилась только в момент перед употреблением бухгалтера-Машеньки. И где футболка? Она на мне была совершенно точно! Опять магия?

— Ты чего творишь? — шиплю я, когда Соколов вбирает твердый сосок в рот, ощупывает влажное местечко между складочек в поисках клитора. — Ты даже не спросил!

Распухшая дырочка совсем не готова к подвигам.

А течет она рефлекторно!

— Маша, разумеется я спросил! — недовольный Дима нехотя отрывается от моей груди.

— И что я сказала?

— Ты промолчала. А молчание — знак согласия, — приводя в движение пальцы, оправдывает свое нахальное поведение Соколов.

— Ах... Ну я же спала… А… — уже совсем нетвердо упрекаю его я.

— Ну ты же проснулась, — невозмутимо парирует он и снова приникает к груди.

— Я не выдержу, — скулю я, обхватывая бедрами злую руку, из-за которой в тело словно влетают молнии.

— Машенька, за все нужно отвечать. Вчера не дала, сегодня набежали проценты, — ворчит барыга-босс.

И наваливается всем телом, впиваясь в губы жестким поцелуем. Пальцы с трудом проникают в отекшую дырочку.

— Черт, Машунь… — Дима оставляет попытки растянуть щелку и возвращается к клитору. — Ладно, будь по-твоему.