Порочные

Я потерялась в чувствах и ощущениях, в удовольствии, в силе и жаре этого поцелуя, в движении пальцев и жестких, стальных объятьях Марка, в его вкусе на языке, в его настойчивости, уверенности, решительности. Скрутило и стянуло каждый нерв, вдоль позвоночника проскочила искра удовольствия, разрастаясь, расширяясь, шарахнула куда-то в поясницу и вернулась назад к груди и шее, ударила в голову.

Я застонала. Не смогла удержаться. Выгнулась сильнее, подставляя под губы Марка собственную шею.

Он провел вдоль вены жестким, шершавым языком, шумно втянул воздух за моим ухом. Я прикрыла на миг глаза, сильные руки поднялись от моих бедер к груди, сжали, погладили, и я невольно шире развела ноги, ощущая, как сдавливает, тянет и ноет между бедер, ощущая запах собственного желания.

Волчица рычала внутри, выгибала спину, заставляя выгибаться и меня все сильнее и сильнее. Она хотела, она жаждала этого волка с не меньшей, а то и с большей силой, чем я. Она чувствовала огромного невероятного сильного альфу рядом, и готова была сожрать его. Зарыться лапами во влажную землю, опуститься брюхом на нагретую солнцем траву, прижать уши к голове и отставить задницу, открывая шею. В этом желании, в этих картинках, промелькнувших в голове в несколько секунд, было что-то настолько порочное, настолько животное и чувственное, что я застонала громче, упираясь ногами в пол, подставляя губы, шею, грудь под умелые пальцы Марка.

А он, словно знал, словно был у меня в голове, словно тоже видел сплетенные волчьи тела перед озером, разгоряченные погоней, пропитанные запахами пота, травы, леса и солнца, со спутанной, всклоченной шерстью в бликах и отсветах от воды, со следами крови только что задранного оленя на морде.

Это были свободные и прекрасные волки, ничем не сдерживаемые, никому не подчиняющиеся. Моя — белая, и его — темный, огромный зверь, нависающий сверху и рычащий, прихватывающий зубами загривок.

Я полностью потерялась в этих картинках, в собственных чувствах, в ощущении все больше и больше стягивающейся пружины внизу живота.

Я дернулась и застонала, когда ребро ладони Марка оказалось между моих ног, когда его голова склонилась еще ниже надо мной, и он втянул в рот сосок через рубашку, через майку и белье, когда прикусил и потянул его.

Растеклась на дурацком кресле, кажется даже начав всхлипывать, сама подавалась бедрами навстречу ладони, желая, чтобы он усилил давление, желая почувствовать снова его губы, пальцы, а потом и его самого внутри.

Джефферсон опять доводил меня, опять мучил, опять не давал того, чего я так отчаянно желала. Словно специально издевался и дразнил, почти пытал. Он то замедлял, то ускорял движения рук и губ через одежду, не пытался пробраться под нее, не давал мне возможности ощутить все это кожей, обнаженной и очень горячей.

У меня по вискам катился пот, меня трясло, я впивалась пальцами в его спину и плечи, почти металась, хныкала. Марк как будто знал, в какой именно момент надо усилить напор, в какой именно момент накрыть рукой другую грудь и сжать между пальцами сосок, как будто знал, когда прикусить. Намокшая ткань терлась о кожу, раздражая, но невероятным, необъяснимым образом усиливая наслаждение и напряжение.

О, господи…

И картинки в голове становились все ярче, все более и более реальными, все четче. Я почти слышала, как скулит волчица, как хрипит и тяжело дышит огромный зверь над ней, почти чувствовала, как входит волк, растягивая, заполняя до упора тело белой, мое тело.

Пальцы Маркуса надавили сильнее, немного сжали ткань джинсов и меня подбросило на кресле, выгнуло, выдернуло из собственного тела, а жесткие, твердые губы поймали мой вскрик, я не кончила, но была настолько близка к этому, что тело начало трясти, а сердце колотилось о клетку из ребер с такой силой, что мне казалось, оно пробьет дыру в груди.

Джефферсон прикусил меня за нижнюю губу, медленно скользнул языком внутрь, и пальцы снова задвигались у меня между ног.

Нет.

Нет-нет-нет!

Я отстранилась от Маркуса с невероятным трудом, высвободилась из плена его рук и губ и вскочила на ноги, разворачиваясь лицом, тяжело и надсадно дыша, выставила вперед руки.

— Нет, Марк, — прохрипела твердо, глядя на волка сощуренными глазами. Ноги держали плохо, тело потряхивало и вело.

— Эмили… — он выпрямился, смотрел хмуро и насторожено, но попыток приблизиться не делал. Такой сосредоточенный, жесткий, суровый и… растерянный, не понимающий. Совсем немного и все же…

Я улыбнулась в предвкушении, закусила губу, не сводя с оборотня взгляда. Мне надо было, я хотела, чтобы теперь сгорал и стонал он, чтобы почувствовал то же, что и я.

Я обошла кресло, взяла Марка за руку и потянула к дивану. Джефферсон все еще смотрел хмуро и настороженно, все еще был очень напряженным.

Я толкнула его в грудь, заставив сесть, опустилась сверху, оседлав, и сжала в руках края его футболки.

— Коснешься меня, — прошептала, сжав в зубах мочку уха, — и все закончится, Марк.

— Твою ж… — прорычал оборотень, вырвав из меня грудной, тихий и короткий смешок.

— Да, — улыбнулась, поднимая голову, — примерно так.