Порочные

— Привет, грозный парень, — испуг проходит в один миг, так же быстро, как и появился, потому что… Потому что я знаю, что он обязательно придумает, как нам быть, обязательно все решит. И эта мысль такая четкая и ясная и в то же время настолько мне несвойственная, что я приподнимаюсь и заглядываю в его глаза, обвожу пальцами губы, улыбаюсь. Я уверена в нем, уверена в себе, а с остальным мы разберемся.

Маркус перехватывает мою руку, целует пальцы, ласкает взглядом. И я улыбаюсь, широко, открыто, потому что просто не могу удержать эту улыбку. Мне очень хорошо.

А через двадцать минут мы сидели на кухне и пытались завтракать. Точнее, я пыталась: у Джефферсона с этим проблем явно не было, а вот у меня были. Его широкая, довольная улыбка бесила и в то же время заставляла чувствовать себя…

Не знаю, не так, как обычно. Немного потерянной и, наверное, пришибленной, но тоже довольной. Странное, непонятное сочетание.

— Прекрати, — нахмурилась, в очередной раз возвращая на тарелку несчастный сэндвич, который никак не могла домучить.

— Не могу, — просто пожал волк плечами. — Мне нравится смотреть на тебя, мне нравится, что ты в моем доме, что сама пришла сюда, мне даже нравится, что ты меня трахнула, — еще шире улыбнулся засранец.

И мне отчаянно захотелось его придушить и поцеловать. Снова ощутить жесткие губы на своих, колючую щетину.

Но…

— Эмили Бартон — бессердечная стерва? — выгнул Джефферсон бровь, будто читая мои мысли.

— Эмили Бартон — железные яйца, — усмехнулась я в ответ, наигранно отсалютовав Марку кружкой кофе. — В отличие от тебя, — улыбнулась почти так же широко, как и он. — И мне кажется, что этот вопрос мы с тобой выяснили несколько лет назад, еще когда ты увивался за Крис.

Мне нравилось его вот так поддразнивать, мне нравилось, что он поддразнивает меня, это всегда было между нами — это противостояние, только раньше в каждом моем слове, в каждой брошенной ему подначке сквозила боль, ревность и злость, сейчас от тех чувств почти ничего не осталось, так, легкое воспоминание. Сейчас пикировки заводили.

Меня. А вот оборотень напротив знатно напрягся, улыбка слетела с его лица, взгляд стал серьезным и очень внимательным.

— Я увивался за Крис, потому что…

О, нет. Я не хочу поганить это утро или день.

— Она ниптонг, — перебила поспешно волка. — Я знаю, кое-что рассказала сама Кристин, кое-что рассказал Арт. И давай закроем тему. Прямо скажем, я тоже вела себя как…

— Двадцатилетняя девчонка? — чуть дрогнули в улыбке уголки тонких губ.

— Мне было больше двадцати, Марк. Но смысл ты уловил, — улыбнулась почти нежно, — взрослеешь.

— Что? — притворно нахмурил Джефферсон брови, становясь очень похожим на собственного отца.

— Ну раньше до тебя все доходило с пятого, а то и с шестого раза, — покачала головой, все-таки возвращаясь к сэндвичу, но откусить от него так и не успела, непонятно как оказавшись на коленях у засранца, скованная и зажатая в его руках.

— Ты могла мне просто сказать, — прошептал он на ухо.

Сидеть вот так, ощущать его дыхание на коже, вдыхать его запах и не скрывать собственных чувств было непривычно, странно. Я не до конца понимала, что именно ощущаю сейчас к нему, не до конца понимала, отголоски ли это того почти детского чувства или что-то новое, но копаться в себе не собиралась. Мне просто хотелось… наслаждаться моментом. Делать то, что всегда превосходно получалось у других и ни хрена не получалось у меня, потому что…

«На тебе ответственность, Эмили», — взялся из ниоткуда голос Кассандры Бартон.

«Ты нужна стае, Бартон», — послышался рокочущий бас альфы.

«Ты же хочешь, чтобы мы гордились тобой, Эм?» — спрашивал отец.

Очень грязная, очень грубая манипуляция, но со мной тогда работала. Пожалуй, Джефферсон после того, как я отчитала их с Колдером в «форте», был единственным, кто никогда не манипулировал и не пытался давить на меня гребаным долгом. Он вообще удивительно спокойно и наплевательски относился к моим способностям. Психовал больше… И когда я вытаскивала пьяного, переохладившегося Кэма, и тогда, когда спасала Анну и ее еще не рожденного сына. Он психовал, на самом деле, даже когда я просто снимала мигрень у Лиз или Огасты, лечила чужие царапины, сращивала переломы, сбивала температуру.

— Ты притихла, — пробормотал Марк куда-то в шею.

— Я не могла тебе сказать, Маркус, — передернула плечами. — Боялась, что ты… не знаю, что, наверное, будешь издеваться.

— Я разве когда-то над тобой издевался? — Джефферсон развернул меня к себе лицом, заставляя обхватить его ногами.

— Нет, — ответила, не отводя взгляда, хотя очень хотелось. — Никогда. Я бесила тебя, мы часто цапались, но ты никогда не издевался. Ты… ты злился, когда я… когда меня просили о помощи. Я не замечала, не до того случая у бассейна. Почему ты злился, Марк?

— Потому что ты была мелкой пигалицей, а в стае всегда были взрослые лекари. Кто-то кроме тебя, кто мог вылечить. Они были слабее, — кивнул он, будто сам себе. — Но они и не мучились так, как ты после.

— Я не…