Порочные

Я паркуюсь у больницы, выхожу, стараясь ровно и медленно дышать, все еще стараясь не делать резких движений. Радует только одно — морда, изрядно потрепанная Колдером, практически зажила, осталась только небольшая царапина на губе. О теле того же сказать не могу. Все тянет, ноет и зудит, жутко чешутся под бинтами бок и спина, немного саднит горло. Не помню, чтобы Артур меня душил, так что, скорее всего, это последствия анестезии Алисии, как и мое головокружение.

В больнице пахнет странно: Эмили, придурком-блондинчиком, лекарствами и злостью. Злость сегодня, видимо, мой кармический спутник. Немного пахнет Конардом и Кристин. Они явно были тут недавно. Еще пахнет пережаренным сыром на пицце и кофе, ну и, само собой, какими-то лекарствами, антисептиками, химикатами.

Я иду неслышно, сам не знаю почему. Почти затаив дыхание. И чем ближе подхожу к кабинету Эмили, чем четче понимаю, что ее запах изменился. Снова. И на этот раз ему не просто не хватает каких-то ноток, он действительно изменился. В нем появилось что-то… Что-то чужое, не ее. Более темное, грубое, почти неприятное.

Из-за двери доносятся приглушенные голоса. Слов я разобрать не могу, потому что в голове вдруг начинает гудеть, вязкая, липкая слюна собирается во рту, в груди зарождается рычание. Но интонации улавливаю четко.

Эмили недовольна, подчеркнуто холодна и отстранена. Жесткая, чуть ли не грубая.

Придурок-лаборант заискивает, просит, уговаривает.

Я толкаю белую пластиковую дверь и замираю на пороге. Рычание все-таки срывается с губ. Злое. Яростное.

Эмили сидит на столе, удерживает руками стоящего напротив нее урода. Не отталкивает, просто не дает прикоснуться, просто не дает приблизиться. Но они и без того слишком близко. Непростительно близко. Бартон немного взлохмаченная и раскрасневшаяся, дебил тяжело дышит, в кабинете отчетливо пахнет возбуждением.

Они оба вздрагивают, стоит мне появиться на пороге, поворачиваются ко мне почти синхронно.

— Марк… — Эм бледнеет, тяжело вздыхает, смотрит… Смотрит странно, виновато. Бросает быстрый взгляд на чертового блондина.

— Что здесь происходит, Эмили? — я цежу слова. Цежу, потому что просто не получается по-другому. И все равно собственный голос кажется слишком громким в воцарившейся вдруг тишине.

Эмили снова переглядывается с городским засранцем, замирает на миг, а потом все же отталкивает волка от себя, спрыгивает со стола, отходит к окну и скрещивает на груди руки.

На столе разбросаны какие-то бумаги, записи, открыт ноутбук, щелкают и мигают приборы, назначение которых мне неизвестно, на другом столе остатки пиццы и два стакана кофе. Два гребаных стакана. Почему-то это бесит больше всего. Даже больше того, чему я стал свидетелем несколько секунд назад.

— Реми, оставь нас, пожалуйста, — просит Эмили.

Тупой придурок с места не двигается, смотрит на меня своими прозрачными глазами и поворачивается так, чтобы загородить Бартон собой.

Где-то мы это уже проходили. Немного по-другому и все же…

— Я не оставлю тебя с ним, Эм, он…

Я оказываюсь возле придурка в следующий миг, хватаю за воротник халата и отрываю от пола, притягивая к себе.

— Я очень-очень стараюсь держать себя в руках, мажорчик. И, поверь, с каждой секундой делать это все труднее.

Должен отдать говнюку должное: он почти не боится, храбрится, смотрит чуть ли не с вызовом, сжимает мои запястья. Ключевое слово «почти».

— Марк, — просит Эм, — Реми, — обращается к ублюдку, когда я не реагирую.

— Дай мне повод, умоляю, — притягиваю я засранца еще ближе, так близко, что вижу его зверя на дне блеклых глаз. Зверя, который готов на меня наброситься. И только сейчас понимаю, что и запах уродца тоже изменился. Осознать до конца не успеваю, потому что Эмили снова просит, твердо и жестко:

— Реми, дай нам поговорить. Маркус ничего мне не сделает.

Придурок колеблется еще несколько секунд и все-таки разжимает пальцы, отпускает мои запястья и обмякает в захвате. У меня уходит чуть больше времени на то, чтобы его отпустить. Ладно, значительно больше времени, но я все же заставляю себя и зверя отступить. И тем не менее не свожу с недообортня в белом халате взгляда все то время, что требуется ему, чтобы обойти меня, добраться до двери и закрыть ее за собой. Я глухо и низко рычу ему вслед.

— Маркус, — Эм выдыхает мое имя как-то безнадежно и обреченно, заставляет повернуться, броситься к ней, и так же, как и лаборантика до этого, останавливает меня, упираясь в плечи. — Сядь, пожалуйста, и успокойся.

Она другая. У нее другой запах, она смотрит по-другому, и даже кажется, что выглядит по-другому. Что-то исчезло из зеленых глаз, что-то пропало…

Я не хочу задумываться, просто не позволяю себе, не даю зверю внутри право голоса, потому что… Предположение, которое еще даже толком не оформилось, слишком… Просто слишком для этого дня. Для меня. Как бетонная плита.

Тонкие руки все еще упираются мне в плечи, все еще давят, и я чувствую что-то мокрое и липкое, горячее.

— Марк, сядь. Ты… У тебя кровь, — голос у Эмили все еще как у строгой училки. Она хмурится, но давить не перестает.