Порочный ангел

Отвернувшись, Элеонора обулась, собрала нижнюю юбку, надела ее через голову, поскорее связала тесемки нетерпеливыми пальцами и потянулась за блузкой. Нащупывая рукава, она бросила взгляд на Луиса. Он неподвижно стоял там, где она его оставила. На бледном лице под глазами выделялись тени, он смотрел на нее, стоявшую так близко, в мягком свете звезд, видел упругую округлость грудей с торчащими сосками. Влекущая, такая близкая и всего-то на расстоянии вытянутой руки. Он двинулся так медленно, наматывая цепь на руку, что даже если бы она обнаружила в себе чуточку раздражения или негодования, то вполне смогла бы увернуться. Но чувство благодарности и беспомощной жалости пронзило все ее существо. Она не сопротивлялась, когда он привлек ее к себе, положил ладони на плечи и провел руками по обнаженной спине. Из его груди вырвался вздох. Полные и нежные губы еще хранили запах сладкого кофе. Этот поцелуй не пылал страстью, но имел привкус запретного плода. Может, нелепо, но на какое-то мгновение Элеонора ответила на его поцелуй, не в состоянии не сделать того, что ей стоило так мало, но, похоже, значило так много. Казалось, он согрелся от ее близости. Но потом озноб вернулся опять. Подняв руку, она коснулась его лица и медленно, но уверенно отняла ее. Пока она одевалась, он смотрел на озеро, но, казалось, не видел его.

— Пошли, — сказала Элеонора, подняв его рубашку и бриджи. Он сделал несколько шагов, и она повела его к хижине, к костру, который, как маяк, мерцал впереди.

Повязка на ране намокла и прилипла к ее рваным краям. Глядя на ее склоненную голову сверкающими от сильного жара глазами, Луис терпел, когда она попыталась осторожными движениями оторвать повязку. Но когда боль стала невыносимой, он сам сорвал ее, и рана залилась кровью.

Слим, державший факел из сосновой лапы и наблюдавший за этим, вдруг произнес вслух то, о чем подумала Элеонора.

— Надо бы прижечь.

Она глубоко вздохнула.

— Рана слишком большая… Может быть шок.

— Это лучше, чем заражение.

Элеоноре нравился этот житель равнин с тихим голосом. Он чем-то напоминал ей Гранта, и ему она доверяла больше, чем любому другому из ее нынешнего окружения. И, больше не споря, она кивнула.

Слим достал охотничий нож, которым готовил ужин, почистил как можно тщательнее, потер песком, ополоснул и, к негодованию других, опустил его в кипящую для кофе воду на костре, а затем воткнул между горячими углями, пляшущими голубым пламенем, и оставил, чтобы лезвие прокалилось. Затем щедро налил в кружки виски для Луиса и для себя.

В других обстоятельствах Элеонора нашла бы в себе силы прижать раскаленное добела лезвие к живой плоти человека, который столь многим рисковал ради нее. Но сейчас она была не одна и с благодарностью возложила эту обязанность на Слима. Она взяла Луиса за руку, и они вместе заставили себя выдержать шипение и запах паленого мяса. Его пальцы судорожно вцепились в ее руку, тело напряглось, но выражение глаз, которые он не отрывал от нее, не изменилось. Он доверил ей себя. Во всяком случае так он сказал, когда она спросила разрешения прижечь рану.

Мысль о том, что он живет только для нее, пугала, и она не могла бы сама себе объяснить — почему.

Когда процедура закончилась и последней запасной рубашкой Луиса прикрыли дело рук Слима, они внесли его внутрь и положили на кучу травы в углу. Элеонора осторожно накрыла его одеялами, как следует подоткнув их со всех сторон. Временами по телу Луиса пробегали судороги, и они не прекращались, пока Элеонора не легла рядом, тесно прижавшись к нему. Какое-то время, казалось, Луис не сознавал, что она рядом, потом его рука обвила ее талию, притянула ближе. Он поцеловал ее волосы и заснул.

Элеонора решила не спать, но не заметила, как все-таки заснула, пока крики и топот копыт не разбудили ее. Она с трудом стряхнула с себя остатки сна, смущенно уставилась на незнакомое лицо мужчины там, где должен быть Грант. Воспоминания о его страсти, о кобальтовых глазах, волшебстве его губ, целовавших ее, пронеслись перед ней и мучительно сжали сердце.

Шум снаружи нарастал. Луис проснулся, поднял голову, оперся на руку, чтобы через Элеонору увидеть дверной проем. Одинокий всадник слез с лошади, мужчины окружили его, их голоса перешли на шепот, и от дурного предчувствия по спине Элеоноры пробежали мурашки.

Набрав воздуха, Луис окликнул:

— Что такое? Что случилось?

Мужчина в свободных одеждах пеона оторвался от группы и, держа в руках шляпу, подошел к проему.

— Прошу прощения, подполковник, — сказал он вежливо.

— Пабло! — воскликнул Луис. — Тебе удалось бежать! Ты же остался возле караулки, когда тебя выбили из седла! Я очень беспокоился, мой друг! Я так рад тебя видеть!

— И я вас. Но вам не стоит беспокоиться обо мне, мы же договорились, что каждый побеспокоится о себе сам?

— И все-таки было тяжело уйти без тебя. А как ты оказался здесь?

Солдат передернул плечами.

— Раны оказались пустяковыми, хотя сперва мне показалось, что я умер. Пуля отрикошетила от револьвера на поясе. Он грохнул, и я упал. Повезло, правда?