Порочный ангел

Элеонора, видевшая, как убивали животное, думала, что не сможет проглотить ни кусочка, но, наблюдая, как Гонзалес переворачивает над огнем сочное, аппетитное жаркое, распространявшее восхитительный аромат, ощутила такой голод, что села с лепешкой в руке, нетерпеливо ожидая, когда мясо будет готово.

От долгой дороги она не только проголодалась. Когда на небе высыпали звезды, Элеонора почувствовала, что ее глаза, уставшие от солнца и от дыма костра, закрываются против ее воли. Луис, проявляя заботу о ней, отправил Молину за свежей травой для постели. На сей раз одеяла меньше пахли лошадьми, чем прошлой ночью. Перед Элеонорой внезапно возникло видение холодного чистого озера. Как бы сладко она спала в эту ночь, не будь на ее запястье цепи!

Элеонора вздохнула. Луис посмотрел на нее, поймал тоску в ее взгляде и едва не рассмеялся. Он встал, ожидая, когда поднимется она, взял одеяло, встряхнул его и направился в сторону от костра.

Шагая за ним, Элеонора спросила:

— Мы куда?

— Увидите. — Луис перекинул одеяло через плечо, точно мексиканскую шаль, и ступил в темноту.

Прохлада, спустившаяся с горных вершин, освежила ночной воздух. Легкий ветерок шевелил прядку волос, выбившуюся из прически Элеоноры, доносил острый запах сосны и горьковатый аромат полыни. В голосе ночной птицы слышалась полусонная меланхоличность. Трава колыхалась под ногами, как мягкий ворсистый ковер, принося успокоение. Шуршащий камыш нарушал идеальную гладь озера. Они подошли к самому краю воды. Луис стащил с плеча одеяло и растянул в руках на весу.

— Ваша раздевалка.

Элеонора не пошевельнулась.

— Что вы имеете в виду?

— Вы хотели искупаться? — Он указал на воду. Она уставилась на него.

— Как вы догадались?

— Я догадливый и наблюдательный. Насколько мне известно, в Европе на лошадях затаскивают в воду специальные фургоны, которые скрывают дам от посторонних глаз, пока они наслаждаются морем.

— Но одеяло намокнет, — предупредила Элеонора, хотя и была очень заинтригована.

— Неважно.

— А вы?

— А что мне от вас прятать? Ах, вы покраснели. С моей стороны, конечно, нехорошо так шутить. Давайте тогда скажем так: я верю, что вы не станете подсматривать. Хотя сам я бы не прочь. Но обещаю вознаградить ваше доверие.

Она пристально посмотрела на него, озабоченная слабостью его голоса, а не словами, в которые он вкладывал слишком много сил, чтобы придать им легкость. Собственно, зачем ей противиться? Разве они не останавливались днем в поисках густого подлеска, чтобы разойтись на всю длину натянутой цепи? У нее нет оснований сомневаться в нем.

— Неужели вы мне не верите? — спросил Луис с оттенком оскорбленной гордости, той самой, которая мешала ей расспросить о его истинном состоянии.

— Конечно, верю, — ответила Элеонора.

— Тогда что же вы стоите? — И он еще раз протянул ей одеяло.

С искусством акробата она разделась под этим укрытием. Элеонора догадывалась, что цепь причиняет ему больше неудобств, чем ей. У него ведь была скована правая рука. И услышав, как Луис тихо выругался, она поняла, что цепь раздражает и его.

Вода была холодная, как в горной реке, потому что не было солнца, которое могло ее согреть. Они пошли вперед, осторожно ощупывая ногами дно. Через несколько шагов Элеонора резко встала.

— А как ваша повязка? — спросила она, не поворачивая головы.

— Приклеилась, и ее надо оторвать, — ответил он.

— Но не так, — запротестовала она, но он, не обращая внимания, потащил ее дальше.

— А вдруг здесь акулы? Или аллигаторы? Как в озере Никарагуа?

— Нет, на этой высоте не бывает.

— Вы уверены?

— Нет, — ответил он. — Но я так же не уверен, что завтра взойдет солнце. Что, будете подчиняться своим страхам?

Она молча пошла дальше.

Помыться, когда столько времени ходил грязным, — одно из немногих удовольствий жизни, таких, как поесть досыта после многих дней голода, как разогреться с мороза. Элеонора еще раз окатила себя водой и признала, как это здорово, даже несмотря на то, что вода ледяная и мыться приходилось за ширмой из одеяла. Кончив плескаться, она вдруг услышала, что цепь, связывающая ее с. Луисом, бренчит не переставая.

Элеонора повернула голову и увидела, что Луис весь дрожит, стоя по пояс в воде. Ветер гнал волны по поверхности озера, и вода билась о его грудь. Он содрогался, будто в конвульсиях, глаза его закрылись. Протянув руку, Элеонора дотронулась до него. Его кожа горела как в лихорадке, и от прикосновения холодных пальцев его передернуло еще раз. Он часто дышал, открыв рот, и она догадалась, что он пытается стиснуть зубы, чтобы они не стучали.

— Боже мой! Луис! Почему вы молчали? — воскликнула она, повернулась и быстро пошла к берегу. Поскольку он немедленно не пошел за ней, она потащила его за руку. — Что я наделала? — спрашивала она себя, не обращая внимания на его слабые попытки убедить ее в напрасных волнениях.

Пока они выбирались из воды, в ее горле скребло, как наждаком. Она стянула одеяло с головы, встряхнула его, стала сушить потемневшие от воды локоны. Одеяло на высоте груди и плеч не промокло, и это спасало.