Порочный круг

Скорпион кивнул, дружески похлопал меня по плечу, мол, все будет, как надо, и помчался к выходу.

Сам я на поверхности появился минут через пять. Огонь как со стороны туземцев, так и защитников базы прекратился. Два робота, оставленные Татьяной для прикрытия ворот, были безнадежно разбиты. Самоходка тоже курилась сизым дымом, который быстро таял в разряженной, почти лишенной кислорода атмосфере планеты. Около нее сидел слегка подпаленный, но, судя по поведению, нисколько не испугавшийся оператор. Он деловито заглядывал под корпус самоходки и качал головой. Я покрутил ручку настройки внешнего переговорника, пока не поймал голос Скорпиона, который вел переговоры.

— Хорошо, — звучал в динамиках шлема бас какого-то незнакомца, отвечавшего моему канонерщику, — но вы должны отдать нам тело Рихарда Оловто.

— Всегда пожалуйста, — отозвался Скорпион вызывающе фамильярно, — у нас такого добра, я имею в виду использованных тел, рефрижератора два наберется...

«Фу ты, гадость какая, — поморщился я и отключился,— какой же все-таки Скорпион толстокожий».

Теперь у меня было время оглядеть простиравшийся ландшафт. Мертвый мир, но не похожий ни на что, виданное мною ранее. Серо-пепельная равнина, на которой лежат отдельные обкатанные пестрые валуны то ли гранита, то ли шпата, принесенные сюда гигантским метановым ледником за сотни километров из полярных гористых районов тысячи лет назад. Эта девственная первозданность нарушалась конусами редких терриконов, которые напоминали о людях-термитах, копающихся в грунте. Что заставило их прийти и обосноваться здесь? Какие лишения или, наоборот, блага, превратили их в подобие сказочных гномов-рудокопов, фанатичных в работе и столь агрессивных к чужакам и ослушникам? Как не похожи друг на друга обитатели разных планет! Будто и не было десятков тысячелетий совместной жизни в одной колыбели... Неожиданно слезы появились на моих глазах, и заботливый скафандр принялся вытирать их маленьким тампоном, введя мне успокаивающего. Я прошептал, обращаясь к своей скорлупе: «Один ты у меня остался, всегда ласковый и преданный дружок, безответный, готовый потакать любой прихоти моего тела и защищать его от любой опасности...» Но в следующее мгновение я горько расхохотался: «До чего же ты докатился — откровенничать с собственным скафандром... Эх, если бы предвидеть все заранее...»

И тут я опять вспомнил о полусвязном бреде лизистейского оракула. Что ж, старик в чем-то оказался прав. Была сомкнута священная лампада моей души, горевшая ярким пламенем чувства долга перед всеми живущими людьми. Фитилек еще коптит, дышит трепетным светом, но стоит только совсем немного подуть на него смрадным дыханием лицемерия и глупости — как он погаснет. Так уж вышло, я столкнулся с подноготною этого, претендующего на звание цивилизованного мира, заглянул за красочный фасад «общечеловеческого счастья» вкупе с «абсолютной демократией», и меня постигло горькое разочарование в милосердии человечества. Слишком много распятых вдоль столбовых дорог цивилизации, вымощенных белыми костями блаженных в своем неведении обывателей и сцементированных их же потом и кровью. Там нет запрещающих знаков. Только как вехи эпох воздвигнуты покосившиеся кресты, на коих покоятся останки святых и проклятых, тысяч отчаянных бунтарей. Да кое-где, среди придорожного чертополоха, можно заметить холмики одиноких могил не понятых и отринутых на задворки общества пророков и проповедников.

* * *

Ушел я от тех, с кем под одною крышей я жил столько лет, вышел, чтобы сказать: теперь меня точно никто не услышит, я больше не буду вам надоедать.

Ушел я от грубых, тупых разговоров, от их лицемерия и матерных слов, чтоб проповедь слушать святых богословов, что медом струится из древних веков.

Ушел я из мира жестоких разборок, где доводам служит кулак и ремень, туда, где любовью пропитанный полог мне дарит желанную, нежную тень.

Я вышел из мира прокуренных кухонь, холодных подъездов и кафельных стен в тот мир отголосков рассветных заутрень, где, может быть, времени нету совсем.

Я вышел из воздуха пьяных угаров, горелой картошки и грязных бачков в небесный елей ароматных туманов и хладную свежесть лесных берегов.

Не надо... Не плачьте... Ведь я добровольно свел счеты с никчемною жизнью своей, ведь там, в облаках, не дышать так привольно и некому править душою моей.

Продажного мира случайные дети, мы сами уйдем, мы не будем мешать; все в белых одеждах, как в новом завете, мы больше не будем вам надоедать.

Мы больше не будем вам надоедать...

* * *