Порода. The breed

- О! – печально вздохнула моя собеседница, еле заметно склонила маленькую белую голову на прямой высокой шее и погладила подошедшую борзую. – Неужели? – и она почесала собаку за ухом. Даша опустилась на передние ноги, подняв заднюю часть тела, потянулась, зевая, и помахала правилом.

Так я и знала. Catherine мне не поверила. Или не поняла.

Зато я поняла. Горькая правда была в том, что воображаемые особенности моего лица, которые наивный Ричард принял за подлинную причину визита в Девон, - это приманка, которой Энн решила заманить меня к профессионалу по русскому дворянству, каковым, видно, слыла – и была – внучка русского царя. Две старухи сговорились. Что ж, значит, никакого такого особенного лица у меня и нет. Ну и не надо. Проживу как-нибудь с тем, что есть. А может, и достану в Смоленске какие-нибудь документы. И покажу Ричарду, когда он приедет на охоту в Москву. Может, он и правда приедет. Может, я и сделаю, как решила. Возьму да брошу этот город, как меня там все бросали – все, кого я любила. Как сама Москва меня бросила – и не только меня, а всех нас, москвичей, – всех своих, родных, неприезжих… Ох, - подумала я, - но ведь тут еще мисс Александра с желтыми примулами. Общий круг, общие занятия. Лошади – а у меня на них аллергия: вон, давеча чуть не померла.

- Анна, вы опечалились - не надо, прошу вас, - сказала Catherine. – Мне кажется, я вас вполне понимаю. Мама мне говорила, что так чувствовали многие русские, когда была первая война, потом революция, потом опять войны... А теперь, почти век спустя, люди и вовсе устали. Мне, например, было очень трудно пережить шестидесятые – я так боялась бомбы.

- Бомбы?! – почти крикнула Мэй. – Да бомба отравила всю нашу молодость! – Она закурила. – Не то чтобы совсем отравила, конечно, но ко всему примешивался этот страх… Было такое чувство, что мир сошел с ума. А в Бога я не верю. - Мэй суеверно перекрестилась, на всякий случай. - Ну и потом – хиппи, битлзы – все это так грустно…

Ричард сел на диван. Теперь мы, женщины за столом, в оранжевом кругу света под абажуром, были у него перед глазами: восьмидесятилетняя Catherine, пятидесятилетняя Мэй, и я – прямо напротив. Стакан по-прежнему был у него в руках, и он был полон.

- Нет, боялась – не то слово, - продолжала Catherine. – Я сказала это слишком просто. Я верую, и настоящего страха во мне никогда не было. Нет. Но была горечь, была обида на людей, нарушающих заповеди Господни. Почему- то шестидесятые дались еще тяжелей, чем вторая война. Ну, революцию-то я не помню… А после второй войны была Хиросима, потом Карибский кризис… Хиросима была страшнее всего. Знаете, Анна, я ведь потеряла на войне любимого человека. Поэтому так и не вышла замуж. Но когда бомбы американцев, наших союзников, упали на Хиросиму, – Боже, я усомнилась… А это страшнее всего… Да и Черчилль был, в общем, не против. Я усомнилась, а потом сердилась и унывала, даже сетовала. Это тяжкие грехи. Благодарю тебя, Боже, что Ты не лишил меня веры. Но это время было трудно пережить – оно лишало сил. И длилось так долго… Может быть, вам, молодым, повезет больше… А планы должны быть, как же без них! Когда вы поедете, Анна?

- Я надеюсь, Мэй меня простит, но после известия о смерти отца я хотела бы вернуться как можно скорее. Завтра я на самолет не успею – нам нужно добраться до Стрэдхолла, да еще заехать к Энн попрощаться. А самый удобный рейс – утром, около половины одиннадцатого. Значит, послезавтра.

- Анна!!! – Мэй и Ричард не то чтобы закричали – на это сил у них уже не было – но как-то застонали, сжимая свои стаканы, а Мэй – еще и сигарету.

- Пора спать, мои дорогие, я устала, - Catherine решительно поднялась и выпрямилась. Складки чего-то широкого, черного, облекавшего ее сухое тело, легли отвесно. – Пойдемте, я покажу вам ваши спальни. Прошу вас, помогите мне с посудой – позвольте мне остаться наверху, когда мы поднимемся! - И она стала на первую ступень витой скрипучей лестницы, оказавшейся довольно шаткой. За ней поднималась Даша, постукивая когтями и не оглядываясь.

Спальни были совсем крохотными, но большую часть их занимали старинные кровати с металлическими витыми спинками и шарами на столбиках – отнюдь не узкие. Ночная свежесть девонского воздуха, тишина и эти кровати, застеленные белоснежными одеялами, - все обещало спокойный сон. Все, но не Ричард.

Мэй была уже настолько расслаблена, что, оказавшись наверху и увидев манящую белизну постели, почувствовала себя не в силах снова спускаться в гостиную и мыть посуду. Ее тихое хихиканье должно было выражать намек: она нарочно устраняется, чтобы оставить молодую пару в одиночестве. Этого я и боялась.