Порода. The breed

Но я бы сказала проще - уголовник. Не в точном юридическом смысле, конечно: тогда криминальные знакомства были еще не в чести. Это позже выяснилось, что принцип “все дозволено” для Валеры был аксиомой. А когда гуманист появился впервые, я увидела только глубоко посаженные рыжие глаза, из-под кепки - взгляд беспризорника, профессионально наивный и даже детски беззащитный, но лукавый, лукавый...

Это и был самозванец московского царства собачников, Лжедмитрий и Тушинский вор в одном лице, тать в нощи, мрачный гений гуманной дрессировки, Мориарти бультерьеров, гроза богатеньких хозяев - гроза, но не Робин Гуд… Когда пришли деньги и зарплата старлаба сменилась “компенсациями” и “гонорарами” за коррекцию поведения злобных питомцев богатых хозяев, вместо кепки появилась норковая шапка - помню, с каким удовольствием он появился в ней, снял, показал, назвал цену...

Боже мой, как мне было трудно! И кепки, и норковые шапки (в сущности, это один и тот же тип) внушают мне недоверие и ужас - я просто отворачиваюсь. Но Валеру приходилось терпеть: “гениальным” его отрекомендовал Андрей - сам признанный интеллектуал и специалист.

Я хотела видеть Андрея, а видеть его одного, без тесно прилепившегося к нему Вурлакова, в те дни мне не удавалось. И вот приходилось встречать этот вурлаковский взгляд - напряженный, привычно ловящий не только каждое движение, но даже намек на него - нервный импульс, стремящийся по дуге, впервые нарисованной стариком Павловым. И Павлова, и его дугу – научную ветошь прошлого – гениальный и современный Вурлаков отринул решительно и с презрением.

Сначала я решила, что следящий пристальный взгляд - это черта всякого незаурядного дрессировщика опасных животных. Потом поняла, что все-таки у Валеры он особый. Так смотрят те, кто побывал в тюрьме или на зоне. Так смотрят бродячие собаки в городе. Так смотрят все битые жизнью, битые людьми и не доверяющие уже никому, а потому обреченные на вечную тоску и тревогу, избавление от которой дает только гибель. Именно гибель - не смерть – уготована им.

Какова эта тоска, я узнала только редактируя для нашего «собачьего» сборника первую Валерину статью.

Автор утверждал, что поведение собаки, как и человека, определяется потребностями: если хочется есть - ест, если хочется сразу и есть, и спать, то делает то, чего сильнее в данный момент хочется. На этом и строился метод гуманной дрессировки и управления поведением. Я призадумалась:

- А если я всю жизнь делаю не то, что хочется? Вот сейчас твою статью редактирую.

- Почему это тебе не хочется ее редактировать? Не понравилась? - В Валерином голосе появились скрипучие ноты презрения и угрозы.

- Понравилась, понравилась, - я, как всегда, струсила, поддавшись давлению, - самая ненавистная мне собственная черта, - но я все-таки не понимаю...

- А ты редактируй стиль, а об остальном не думай. Ты же не специалист!

- Да я вообще ничего не понимаю. Другие будут читать и тоже не поймут. Тираж не раскупят. Докучаев денег не даст. Смотри, Валер, - тут я решила действовать уговорами, - специалистов мало, сборник популярный, ты хочешь объяснить на пальцах, сравниваешь собаку с человеком, от этого все только запутывается, становится непонятно.

- И что тебе непонятно?

- Ну, я думаю, есть ведь десять заповедей, и...

- Да это для дураков, твои десять заповедей. Ты их хоть назвать-то можешь? Ничего ведь, небось, сама не помнишь!

- Не в этом дело, - я, к своей досаде, действительно не могла вспомнить почти ничего. В голову лезли “не убий” и “не укради”, с трудом всплыли “не солги” и “не пожелай жены ближнего своего”, что казалось под пристальным Валериным взглядом уж полной чепухой. Я попыталась аргументировать на личном примере:

- Мне постоянно и есть хочется, и спать, а я этого почти не делаю. Докторскую пишу. Вот уж чего не хочется! Ненавижу просто.

- А ты не пиши. Глупости все это. У тебя просто фрустрация. А про фрустрацию в десяти заповедях нету. Вот книжка выйдет, денег с Докучаева слупим, съездишь куда-нибудь, выспишься, отъешься, тогда сама смеяться будешь над своими заповедями с диссертациями.

- А вдруг у Докучаева уже другая потребность, чем книжку нашу издавать? Да и не хочу я никуда. И ничего уже не хочу вообще.

- Вот это и есть фрустрация. Первый признак - когда кажется, что ничего не хочешь. На самом деле у тебя полно потребностей, и все нереализованные, и надежды нет. Потому и ощущение, что не хочется ничего.

- Извини, а надежда - это что? Тоже потребность?

- Потребность. И “бог” твой - тоже потребность. Типичная.

- Ты что, правда думаешь, что Бог - потребность? А что тогда не потребность? Вера, надежда, любовь - все потребности?

- Молчи, женщина, - сказал наконец Андрей, которому стало уже невмоготу. - Давайте чаю лучше выпьем, а то спать хочется.

- Вот видишь, - воскликнула я торжествуя, - ему спать хочется, а он чаю предлагает выпить!

- Лучше водки, - предложил Валера. - А то и у нас фрустрация наступит. Она опасная очень.