Порода. The breed

Потому однажды зимним вечером на чай были призваны ближайшие - Марья Александровна – соседка по лестничной площадке в Горбатом переулке, полуфранцуженка и учительница французского языка; Татьяна Дмитриевна – учительница музыки, дававшая уроки в интернате на Погодинке и обитавшая в мезонине в маленьком, до сих пор сохранившемся деревянном домике на самом углу Труженикова переулка, где он выходит к магазину Ливерс, и соседка по квартире Агнесса Петровна Берг, воспитательница детского приюта, расположенного за каменной стеной двора двух флигелей Наркомпроса на Горбатке. Присутствовал и муж Нины Федоровны – Павел Иванович, выпускник Лесотехнической академии, специалист по защите лесов и лесоустройству, молчаливый темноглазый красавец с Дона. Сын расказаченного и расстрелянного отца, он добрался до Москвы исхудавшим юношей - выпускником реального училища. У Павла Кузьмина был орлиный нос, а к нему – горячие глаза и чахотка. Сколько настойчивости и мужества нужно было, чтоб превозмочь вечный голод, найти силы, подавить болезнь, поступить в Академию и выучиться… За годы чахотка угасла, зато появилась язва желудка. С нею справлялась уже Нина Федоровна и, конечно, справилась - насколько это было вообще возможно. Появился было и партбилет, но – опять чудом – как-то в вечных разъездах потерялся, как и память о том, что этот документ вообще когда-то существовал. Собственно, Павлик, как звала его жена, и жив был только потому, что всегда куда-то ехал, откуда-то приезжал или где-то в далеких лесах работал. И этим вечером тридцатого года оказался он дома почти случайно, проездом из одной экспедиции в другую. Его форменная фуражка с двумя перекрещенными дубовыми листочками висела на лосином роге в прихожей, рядом с книжными полками, половина которых была занята темно-зелеными томами Брэма, определителями насекомых и растений, а другая половина – трудами Выготского и Пиаже, Фрейда и Россолимо. Тут же в прихожей стояла и узкая железная походная кровать – «офицерская», как ее почему-то называли, со сложенными на ней накомарниками, рюкзаками, другими брезентовыми вещами и прочим экспедиционным оборудованием.

Нина Федоровна в советах не чувствовала особой нужды, давно привыкнув все решения принимать самостоятельно, но все же обсудить с людьми приятными ей, добрыми и, главное, близкими по пониманию жизни, как устроить жизнь Аннеты наилучшим образом, ей хотелось.

Под желтым абажуром, за дубовым столом, вокруг пирога с яблоками и корицей, розоватыми ромбиками выглядывавших из-под сеточки подрумяненных полосок теста, - пирога, испеченного Марьей Александровной, собрались гостьи. Павлик резал пирог, Нина Федоровна разливала темно-красный чай в тонкие стаканы с прозрачно-желтыми кружочками лимона - по особому случаю роскошь из Торгсина. Обстановка этого дома была куплена молодой четой сразу, по случаю, где-то на Никитской. В ней было все то, что сопутствовало поколениям и поколениям старых москвичей и, сработанное из дуба, пережило век: «славянский» шкаф с зеркалом и намеками на готическую резьбу, большой письменный стол с зеленым сукном, комод, он же «драндулет», диван и стулья с прямыми спинками, обитые черной кожей. Голландка, облицованная белыми изразцами и занимавшая в маленькой комнате целую стену, тихо шумела и шуршала пламенем, и потрескивали, выскакивая на медный лист, угольки. На коричневых обоях овал из красного дерева заключал лица супругов, прижатые друг к другу щеками. Карточка снята была в фотографии на Арбате, в день, когда они расписались.

За окном свет был синим, и в темных от времени деревянных часах на стене время с еле слышным стуком переставляло длинную стрелу между черными римскими цифрами, от черты к черте. Маленькая стрелка скользила бесшумно и незаметно.

Нина Федоровна по опыту знала, как иногда в разговоре зацепится одна ниточка за другую - и вдруг совершенно неожиданно, как бы случайно, вытянется из хаоса бытия такое, во что никакой самый проницательный ум сам по себе не проникнет, как слабая девушка - за железную дверь в волшебной сказке.

Так и случилось. Татьяна Дмитриевна вспомнила о своей ученице – милой Верочке Сергиевской, жившей со своей матерью и братом на углу Плющихи и Сенной, в двух тесных комнатках, похожих на шкафы. Это мать Верочки гуляла со спаниелькой вокруг Новодевичьих прудов, где видела ее не раз Аннета, чье внимание и привлекла когда-то длинноухая собачка. Возможной партией был сочтен брат Верочки – Арсений, охотник и хозяин спаниельки. Татьяна Дмитриевна серьезно, немногословно, отчего-то печально описала Сергиевских – все строгих правил, старинного воспитания, мать чуть прихварывает: сердце. Брат и сестра архитекторы, служат где-то в центре. Между слов было ясно, что речь идет о людях религиозных. Да и сама фамилия не позволяла сомнений.