Порода. The breed

- Спасибо, иду, иду, - торопливо ответила я, и мне показалось, будто я живу в этом доме всю жизнь и ничего не видела, и ничего не знаю, кроме того, что узнала и увидела за эти три дня. Вон за окном белеет вставший на дыбы мраморный жеребенок, вон дуб, а к окну прикасаться нельзя. Одеваться пришлось быстро, как в армии, потому что шорохи и нетерпеливое глухое постукивание ноги по ковру говорили о том, что Мэй от моей комнаты не отходит. Так и оказалось – открывая в спешке дверь, я чуть не разбила ей лоб.

Когда мы вернулись, на гравийном полукруге подъезда, довольно далеко от входа и от длинного хозяйского мерседеса, стояли два крохотных автомобильчика – красный и белый.

- Пат и Пам, Пат и Пам! – вскричала Мэй. – Ну что я говорила! - Она уже казалась целиком поглощенной предстоящей встречей и грядущими развлечениями – болтовней с приятельницами, обсуждением собак и, главное, их мытьем, расчесыванием и подготовкой к завтрашней выставке.

Войдя через черный ход в кухню, как это здесь полагалось во всех случаях, кроме самых торжественных, вроде приезда Энн, мы, как и ожидали, обнаружили двух владелиц маленьких машин. Они уже бежали нам навстречу, каждая с распростертыми объятьями и птичьими криками. Та, что была повыше, смуглая, с орлиным носом, темно-рыжими волосами до плеч и спадающей на один глаз челкой, напоминала индейца, снявшего на привале убор из перьев. В руке ее трубка выглядела бы куда естественней, чем сигарета, которую она держала немного на отлете, чтобы избежать ее попадания в одну из нас при поцелуях. Судя по тому, как уверенно она двинулась прямо ко мне, издавая орлиный клекот, в котором можно было различить мое имя, это и была Пам, жительница Ноттингема, моя давняя знакомая по «деловой» переписке о судьбе русского льна, бухгалтер, оплот коммерческих надежд Валерочки, а теперь и Гриба.

Вторая – нежная особа со светло-желтыми коротенькими кудряшками и округлым розовым личиком, тихо воркуя, направилась сперва к Мэй и первой обняла именно ее. Ясно: это Пат. От нее в тяжкую годину бедствий накануне девяносто первого года любители русских псовых в Москве получали столь необходимые им образцы товаров фирмы «Живанши», в основном духи.

Щебеча, все уселись за кофе. Пам старалась подвести разговор к запретной теме – о том, как интересно и, главное, важно для меня побывать в Дербишире. Во-первых, там родился и жил Дэвид Герберт Лоуренс, а во-вторых, «наши возможности» при должном к ним внимании способны обеспечить меня на всю жизнь. Не исключено, - поглощая яблочный пирог с корицей намекала она, - что у меня даже появится собственное дело, а уж тогда все ужасы российской действительности окажутся позади!

Мэй фыркала, то скептически, то возмущенно, а то и просто издевательски. Печальная Пат, недавно потерявшая работу у «Живанши», тихо смотрела в свою чашку. Интересно, -думала я, - кто прав – Мэй с ее пятиминутными заходами в свой «офис» рядом с кухней, где мы сейчас все сидели, и долгим сном на голубом бархатном диване после этого напряжения, или краснокожая Пам, потемневшая лицом в беспощадных битвах с ноттингемскими акулами бизнеса? А может, Мэй просто все равно, что со мной будет потом, когда я окажусь на родине? Как бы мне вырваться все-таки к Пам, к ее акулам? Но вдруг Мэй действительно все знает заранее, и знает, что все эти «наши планы» - пустой треп, рассчитанный только на то, чтобы привлечь меня в круг английских борзятников и одной, без Мэй, предъявить меня им: это, мол, моя подруга – эксперт из России? Пам судит борзых, карьера ее только началась, и какой козырь! Но ведь и Мэй, - мучалась я, - хоть и не судья, а выставляет своих собак, собирается основать собственный питомник, и тоже только начинает… Познакомьтесь: это моя подруга, русская из России, она знаток рабочих собак! Тоже, как говорят охотники, хватка по месту! Поеду с Пам – обидится Мэй. Останусь с Мэй – прощай, Ноттингем, русский лен и деньги на жизнь. И буду я вечно считать копейки, и недосчитываться их, и скудным будет мой обед в буфете пединститута – кусок рыбы с картофельным пюре, и черствым будет мой горький хлеб российского преподавателя! А вокруг меня за грязными столиками подобные мне старящиеся женщины и уже старухи будут ковырять алюминиевыми вилками такой же кусок рыбы минтай размером с хлебную крошку и пить, разливая на стол, жидкий чай из бойлера! Так что же это - последний шанс в битве за жизнь? Или иллюзия, ловушка? Ловушка для кончиля – маленькой антилопы из самой любимой с детства книги - «Индонезийские сказки»? Так думала я и гадала, переводя взгляд с Пам на Пат, с Пат на Мэй, слушая их речи и щебет и иногда поглядывая в окно – на павлина, подошедшего в ожидании порции крошек.