Порода. The breed

— Как? Что она сделала? Укусила Энн?

— Что ты. До этого не дошло. Она ЗАГРЫЗЛА СВОЮ ПОДРУГУ!

— Подругу?!

— Ну да. У Энн был еще маленький бордер-терьер. Тоже сука. Собаки воспитывались вместе. И так дружили! Представляешь, что пережила Энн! Ведь собака, которая ПРОЯВИЛА АГРЕССИЮ к другой собаке, может напасть и на человека! Пришлось усыпить. Вот и все, Анна. Хватит об этом. Забудем этот разговор. Нам пора.

Я допила вино одним глотком и встала. На душе было как-то смутно. Загрызть подругу… Усыплять всех подряд… Противно. Вспомнились светлые глаза Энн и ее белые напудренные руки…

Мы вместе поднялись по дубовой лестнице, устланной темно-голубым ковром. По дороге Мэй с улыбкой кивала своим предкам разной степень давности. С портретов на нас взирали мужчины и женщины в темных одеждах: на Мэй одобрительно, на меня — с презрительной жалостью. Так мне показалось. Неприятно выглядеть идиоткой. Особенно перед собой. И даже в непроницаемых глазах давно ушедших политиков и государственных деятелей такой маленькой страны. А уж совсем противно — в серьезных и таинственных глазах их жен. Все они умные. И осмотрительные. Потому и смогли продержаться, преуспеть, сделать свою крохотную страну державой. Britain rules over the seas. Британия правит морями. Ну, пусть теперь не правит. Или правит не морями. Но таких дураков и дур, как я, тут нет. И не было. А если и были когда-то, то вымерли в процессе эволюции.

Поднявшись по лестнице между рядами фамильных портретов, как пройдя сквозь строй, я поднялась наконец на второй этаж. Мэй повернула налево, в свою спальню, я — направо, в комнату, где провела предыдущую ночь. И остановилась как вкопанная.

На стене, замыкающей темный тупик коридора, висела картина. Особые лампы освещали ее сверху и с боков, как самые ценные экспонаты в большом музее. Странно, что я не заметила ее раньше. Под картиной располагалось что-то вроде тумбочки. На ней, в мягком свете отдельного фонаря, стояла пара крошечных узких туфелек. Туфельки были из красного атласа и с бантами.

С портрета на меня смотрела девочка лет двенадцати. В белом платье, серьезная, темноволосая, голубоглазая. Она напоминала Мэй. Или Мэй напоминала ее. У ног девочки, обутых в красно-атласные туфли с бантами, лежала большая белая мохнатая собака. Это была моя собака — точно та, которую я, уезжая, оставила в Москве на попечение Андрея. Я остолбенела. Кличка моей русской овчарки — Званка. Так называлась усадьба, в которой мой любимый Гаврила Державин тщился наладить свою жизнь. Это имя я и дала своей якобы русской собаке. Несчастный написал поэму — «Жизнь Званская», но жить, как в поэме, все равно не смог.

Но как моя собака — это нежное и злобное животное, не умеренное ни в чем — ни в своей преданной любви к хозяину, ни в своей отчаянной ненависти к любому постороннему, как эта собака, предки которой снимали врагов с седел на полном скаку, как эта “исконная” крымская славяно-татарская порода, к созданию которой приложил руку и немецкий барон Фальц-Фейн, как моя Званка могла оказаться здесь, в старинном английском поместье, на картине, у ног девочки в туфлях из красного атласа?

Спрошу у Мэй. Теперь время есть. Есть время! И с этим чудесным чувством я отправилась в свою комнату.

Окно с момента воздушной тревоги так и оставалось полуоткрытым. Беломраморный строптивый жеребенок нежился в лучах скупого английского солнца, хотя дуб распростер над ним свои темные ветви. Дупла отсюда не было видно. Нет, вон, кажется, что-то темнеет на стволе. А может, и нет.

Я не без опаски (а вдруг еще одна сигнализация!) открыла дверки платяного шкафа. На плечиках висела моя парадная форма — белая бабушкина блузка из тонкого льна, с прошвами (Кострома, начало века), юбка умеренной длины из сурового волокна (Литва, середина столетия — бабушка привезла ее из Каунаса), суконный жилет с ручной вышивкой (принадлежность народного костюма, Латвия, тот же период и та же домашняя коллекция). Из сумочки я достала серебряную брошку, чтобы сколоть блузку у ворота. Брошь, похожая на пряжку, была тоже бабушкина.

Ванная комната, выдержанная в оливково-зеленых тонах, таила немало загадок. Душа вовсе не было, смесителей тоже, а случайное нажатие ногой на какую-то кнопку внутри овальной ванны привело к шумному опусканию штор в спальне. Я надавила на кнопку еще раз, и шторы вновь взмыли к потолку. Все шло прекрасно.

Вымытая, одетая, причесанная и совершенно голодная, я танцующим шагом спустилась вниз по лестнице, на этот раз с некоторым вызовом встречая взгляды предков Мэй. Мне показалось, что теперь эти владетельные особы смотрят на меня с любопытством. Двое суток волнений и отсутствия пищи дали себя знать — я почти парила в воздухе, а одежда не только не стесняла, но даже слегка сваливалась.

— Oh, Anna dear, you are… Оh! You are so smart! [71] — Мэй была явно удивлена.

Я же чувствовала себя просто отлично.

— Спасибо. Ну, что? Я не опоздала? Уже пора?