Порода. The breed

— А-а, думаешь, он тебе здесь больше пригодится? — не упустил своего гений гуманной дрессировки. — Понятно, понятно… Ну, смотри, дело твое, хозяин — барин. Только я его все равно заберу. Так что и не мечтай. — Валера расслабился, поднял голову, даже усмехнулся — кажется, снова почувствовал свою силу, вернувшись к привычной работе — управлять поведением, на этот раз моим.

Тут вернулся Андрей. Он был радостно оживлен, о чем можно было судить по восклицаниям типа: “А вот и мы!”, “Мороз-то какой!”, “Ну, сочинители, наливай!”, “Киси-мурыси!” и другим бессвязным фразам вроде тех, которые можно услышать, когда в компании появляется новый гость. Однако за столом Валера умело и быстро переключил его внимание с водки (и, конечно, с меня) — на дела. Текст объявления был вымучен полностью уже за первыми двумя рюмками, после чего Валера сразу же ввел новый для Андрея стимул (на человеческом языке — соблазн) — возможность пронаблюдать, как нужно корректировать поведение “неправильно социализированного” (говоря по-человечески, — злобного и опасного) пса:

— Помощь твоя нужна, ты ведь у нас поведенец дипломированный, а дело-то серьезное. Справимся с собакой — может, от хозяина (это слово было произнесено с большой буквы) землю получим под школу дрессировки. Ты у нас будешь лекции читать, а Анна с иностранцами разговаривать. Учеников возьмем… И назовем: “Колледж дрессировки Валерия Вурлакова”. Денег будем зашибать… Пошли, Сиверков, под лежачий камень вода не течет.

— Труба зовет, — радостно согласился Андрей, и оба устремились к выходу. Я снова осталась одна и подошла к окну, чтобы увидеть, как в морозной мгле растворяются две тени — одна, коренастая, удалялась чуть враскачку, другая, более субтильная, жалась к ней. На кухонном столе листок с объявлением сиротливо белел рядом с почти полной бутылкой водки.

На следующий день, преодолевая отвращение, я взяла листок со стола, перевела на английский язык текст, ставший для меня символом рухнувших надежд, и послала в “Dog World”, искренне надеясь, что далее ничего не последует. Мне было все равно — что бросить письмо в почтовый ящик на Плющихе, что отправить его с Бородинского моста в темную воду, разделявшую надвое панцырь льда на Москве реке. К тому времени я слишком устала и бороться с Валерой, и любить человека, которому я была совсем не нужна.

Уже в феврале на мой адрес пришло письмо из Англии. В конверте была открытка с чудесной головкой борзой — знаменитой английской чемпионки, происходящей от першинских собак, подаренных королеве Александре последним русским императором. Мне сразу понравилась кличка — “Лимонная Водка”. Наши борзятники никогда не были столь откровенны. Обратный адрес был весьма необычен по форме — напрасно я искала название улицы и дома. Там значилось только: “ Англия. Близ Ньюмаркета. Стрэдхолл Мэнор”. А имя владелицы, как легко догадаться, было Мэй — Мэй Макинрей.

Через несколько дней я получила телеграмму, что Мэй приезжает, остановится на сутки в гостинице “Космос” и оттуда позвонит.

Спустя неделю Валера и Андрей пришли с утра “поработать над книгой”. Чтобы “раскачаться”, решили выпить чаю. Тут и раздался телефонный звонок, и радостный голос, живой, даже какой-то сверкающий, пропел, как весенняя птица, что в “Космосе” нас ждут, встретят у входа, а узнать Мэй мы сможем по номеру газеты, которую она будет держать в руках. Как вы думаете, какой? Конечно, “Dog World”! Тогда и состоялась поездка к Тарику.

С тех пор прошло почти два года. Мы с Мэй писали друг другу все чаще и чаще. Наверное, потому, что это время не было легким для нас обеих — каждой выпали свои испытания, свои горести, а поделиться было больше не с кем. У нее заболел и долго умирал муж, веселый шотландский горец. Она познакомилась с ним еще совсем молодой, во время путешествия по Северному морю вокруг Гебридских островов. На корабле Дункан Макинрей служил матросом. “Я сразу сказала себе: мне нужен этот мужчина, — писала она, — и я его получила! Он так чудесно пел шотландские песни, и в память о нем я назвала двух новых борзых щенков — Bonnie Prince Charlie и Sky Bird Song, Бонни и Скай”. Пока муж чувствовал себя еще не совсем плохо, Мэй возила его по всему свету, чтобы отвлечь от мыслей о болезни, и я вынимала из ящика открытки то из Дубаи, то с Галапагосских островов, то с острова Бали. Странно было читать их в Москве, глядя из окна вниз, на неподвижную реку.

Меня же постигла другая утрата, казалось бы, вовсе не такая серьезная. Только почему-то я никак не могла от нее оправиться. Стоило мне наконец “получить” Андрея, как всего через пару месяцев он стал появляться все реже, а “убегать” все быстрее (ненавижу это слово со всеми его отвратительными родственниками: “мне пора бежать”, “я побежал”, “забегу на минутку”…).