Порог. Повесть о Софье Перовской

Да, всё. Сейчас Соня встанет со стула и сделает то последнее, что нужно сейчас сделать. Она поднимется и подойдет к дивану и распакует оба узла, а длинные полотнища белого коленкора разрежет каждое на две равные части, поперек — получатся четыре почти квадратные салфетки, по штуке на бомбу; потом она сделает четыре аккуратных белых свертка, крепко-накрепко перевяжет каждый серой репсовой тесьмой, купленной вчера вечером на Первой роте; потом, как положено, все присядут перед дорогой, помолчат; потом она вручит каждому сверток, и метальщики станут расходиться, один за другим; потом и она уйдет… жаль, что снарядов только четыре и мне не досталось…

Все вдруг в ней переменилось: именно вдруг! То она шла не торопясь по Невскому (собственно, потому и шла пешком от самой Тележной, что уйма времени впереди и нужно было как-то заполнить его), шла себе и шла, и хлюпал под ногами талый серый снег, — ничего, кроме этого грязного снега, казалось, не замечала. Но так было до того лишь момента, как она увидела, еще издали, от сада Аквариум, рыжую шапку Рысакова, и его самого, с видом праздного гуляки торчавшего у памятника Екатерины.

Проходя мимо Рысакова (и, конечно, не только не подойдя к нему, но даже взгляда лишний миг не задержав на нем), она разом охватила — притом резко, с подробностями! — и то, что Рысаков, пожалуй, ничем не выделяется в толпе; и то, что на лице его, бледном и с конопушками, застыла напряженная улыбка, но это не страшно, это вряд ли привлечет к себе внимание — мало ли чему может в первый день весны улыбаться молодой человек, пришедший, скажем, на свидание; и то, что Рысаков, хоть и стоит неподвижно, на самом деле чутко устремлен весь к Малой Садовой и ждет лишь взрыва, чтоб со всех ног помчаться туда; и то, что сверток он держит не в руке, а под мышкой и что это — зря, совершенно напрасно это: не выпал бы сверток, не грохнулся о б оземь…

Потом — все то время, пока она обходила торец Публичной библиотеки и пересекала Садовую, и так вплоть до середины, примерно, Гостиного двора, — опять пустота была, провал в сознании: ничего не видела, ничего не слышала, ничего не замечала; да и слишком быстротечен был для нее этот не такой уж короткий отрезок пути… Зато потом, стоило ей увидеть (как раз по центру фасада Гостиного двора) Анну Корбу, как тотчас вновь все укрупнилось и замедлилось. И ничуть не удивилась тому, как это ей удалось в пестрой толпе по-воскресному нарядно разодетых людей, праздно фланирующих по широченной в этом месте панели, так легко выхватить тонкую, к тому же со спины увиденную, фигурку Аннушки Корбы, — потому не удивилась, что так оно и должно было быть теперь.

Она не стала нагонять Аннушку: и так увидела все, что нужно было увидеть. Корба была сигнальщиком; когда в начале Невского возникнут шум и сутолока, сопутствующие обычно царскому выезду, а потом враз опустеет вдруг, очистится от всего постороннего мостовая, она поднесет платок к лицу, и Якимова, ждущая этот сигнал на углу Малой Садовой, сразу бросится к сырной лавке и передаст это Михаилу Фроленко… Шагая в отдалении, Соня видела главное: что Аннушка не отрываясь смотрит в сторону Адмиралтейства, что держится она ближе к краю тротуара, чтобы Якимовой получше виден был взмах белого платочка, и что платок этот уже наготове у нее, зажат в правом кулаке…

Нет, Соня все же догнала ее, так остро и необоримо было возникшее вдруг желание хоть мимолетно взглянуть на нее; поравнявшись с ней, Соня скосила глаза в ее сторону — Аннушка же не замечала ее, взгляд ее был там, в далекой и узкой отсюда горловине проспекта…

Она перешла Невский, свернула на Большую Итальянскую. Вдали — у Малой Садовой, у манежа — была масса народу. Соня не надеялась в этом людском скопище разглядеть Гриневицкого и Михайлова. Но уже через несколько шагов безошибочно угадала их в толпе — по белым сверткам. Обрадовалась этому, потом, тотчас же, огорчилась: очень уж бросаются в глаза эти белые их узелочки, одинаковые у обоих. Нужно было — как же это не пришло в голову раньше! — обязательно нужно было по-разному упаковать бомбы, непохоже…

Она слегка ускорила шаг; на часы она не посмотрела, но по тому ощущению времени, которое было в ней и в точности которого она не сомневалась, карета с царем вот-вот должна была проехать мимо сырной лавки. Она шла вперед, видя только белые свертки, оба сразу, хотя Гриневицкий и Михайлов стояли не так уж близко один от другого… как вдруг какой-то смутный гул, все нараставший и нараставший, и крики восторга (но не впереди и не справа, не с Невского, а где-то позади, за ее спиной) заставили ее резко обернуться. И в просвете Михайловской площади она увидела мчащуюся по Инженерной сине-черную карету, и следом сани с охраной, и верховых казаков конвоя… мелькнуло и исчезло за домами, и гул тоже переместился дальше, к манежу… Он изменил обычный маршрут!..