Порог. Повесть о Софье Перовской

Но какая польза от этого? Ряды наши и без того редеют с каждым часом. Умер от ран Гриневицкий, Раскрыта квартира на Тележной, схвачены Гельфман, Тимофей Михайлов, застрелился при аресте Саблин — не хватит ли?

Остаюсь.

Ты совсем потеряла голову…

Остаюсь.

Свое мы сделали. Все, что могли. Надо бы больше, но это уже не по силам нам. Это сверх наших возможностей. Надежды на всенародное восстание так надеждами и остались. Народ безмолвствует, сама видишь…

Вижу, как не видеть. Знакомые рабочие с Выборгской стороны: «Что нам теперь делать? Веди нас куда хочешь!» Что им ответить… Они-то готовы, ко всему готовы, но — сколько их? Десятки, пусть даже сотни. А надобно — тысячи и тысячи. Народ надобен. Но именно он-то, как сказано, и безмолвствует, такая беда… Рассчитывали на чудо, да не всё сумели расчесть. Вот и выходит, что только Жорж Плеханов в точку и угодил: одна лишь перемена — вместо двух черточек после имени Александра три появилось…

Значит, едешь? Туда, за границу куда-нибудь!

Остаюсь…

Я остаюсь, родной мой.

…Вечерним Невским шла. Рядом кто-то. Тырков… Вокруг мальчишки-газетчики шныряют, кричат наперебой: «Новая телеграмма о злодейском покушении!» Тырков купил листок.

Что такое, что такое?.. Один из главных организаторов последнего преступного посягательства на драгоценную… дальше, дальше… признал руководящее участие в преступлении… Чушь! Бред! Этого не может быть! Нужно быть безумцем, чтобы… Но ниже еще что-то. Заявление прокурору судебной палаты. Выскакивают с листка отдельные слова, выпячиваются, кричат: «…если Рысакова намерены казнить, было бы вопиющею несправедливостью сохранить жизнь мне, многократно покушавшемуся на жизнь Александра II не принявшему физического участия в умерщвлении его лишь по глупой случайности… Я требую приобщения себя к делу 1-го марта… Только трусостью правительства можно было бы объяснить одну виселицу, а не две. Андрей Желябов.»

Да, это он. Такое не подделаешь. «2 марта»: вчера, стало быть…

Тырков:

— Зачем он это сделал? Ответила тихо, не подняв глаз:

— Верно, так нужно было… Я не судья тебе, родной!

Потом и еще многие спрашивали: зачем? Разумно ль это? Такое его признание равно ведь самоубийству… Но она понимала уже: иначе нельзя было; процесс против одного Рысакова вышел бы слишком бледным. Так и отвечала всем…

О, как металась она все эти дни! Только Желябов, один он — ни о чем другом не могла думать. Спасти, чего бы то ни стоило вырвать его из застенка!

Но как? Нападение на Петропавловскую крепость, где его держат в Алексеевском равелине за семижды семью замками? Нападение на тюрьму у Цепного моста, куда (в Третье отделение, ныне переименованное в Департамент полиции) его привозят на допросы? Нет. Отпадает. Заведомо отпадает. Нужна целая армия, чтобы вступить в такое сражение. Если говорить всерьез, сил даже на то может не хватить, чтобы напасть хотя бы на конвой, сопровождающий карету. Но Суханов и еще несколько офицеров согласны предпринять такую попытку. Следовательно, нужно срочно подыскать квартиру где-нибудь на Пантелеймоновской, вблизи от Третьего отделения — для устройства наблюдательного пункта.

Она мчится на Пантелеймоновскую, и раз, и два, и пять — как на грех, ни одной свободной квартиры.

С каждым днем уходила, истаивала надежда. Как механическая кукла, в которой еще не кончился завод, она действовала теперь как бы по инерции.

Ночевала где придется, не было и двух ночей кряду, чтоб в одном месте. О себе не думала, боялась за тех, у кого приходилось оставаться. Каждый, кто давал ей ночлег, за одно это мог поплатиться жизнью. Старалась поэтому подольше бродить по улицам, одна. Даже конспиративных квартир избегала. Понимала, что в своей боязни навлечь беду на Других доходит до дикости, но ничего поделать с собой не могла.

— Верочка, можно я сегодня переночую у тебя? Смертельно обиделась Верочка!

— Как это ты спрашиваешь? Разве можно об этом спрашивать?

— Прости. Я спрашиваю потому, что если меня здесь найдут, то тебя повесят…

— Глупости! Ты не должна об этом думать. Вот револьвер, видишь? Он всегда здесь. С тобой или без тебя — если придут, я буду стрелять.

Поползли слухи, будто Рысаков начал выдавать. Находились, кто верил в это. Нет, горячо вступалась она за него, это исключено. Я знаю Рысакова и уверена в нем. Я убеждена, что он ничего не скажет. Она и правда ни на минуту не сомневалась в этом…

А дни шли. Тягучие, бесконечные. И — бесполезные. Я ничего не могу для тебя сделать, родной.

И опять — то один, то-другой: ты должна уехать!

Отмалчивалась, а сама:.какой смысл, зачем? Все кончено.

…Завидя вперед у Александринки, свободного извозчика, ускорила шаг. Все туда хотела поскорее добраться, на Пантелеймоновскую… Неожиданно знакомое бело-розовое лицо перед глазами. Хозяйка одной из лавчонок, что на Первой роте. Шведка. Луиза… да; Луиза Сундберг. И с нею рядом — идут вместе, да! — рослый полицейский… серебристые погоны… офицер…

Было, видимо, еще не поздно рвануться, метнуться в сторону, перебежать Невский, спрятаться в подворотню. Не свернула, не перебежала, не спряталась.