Пороги

— Не поможет. У меня сердце, как у слона. И вообще плакать полезно. Это даже в одном научном журнале написано... — Она высморкалась. — Надо открывать... свои шлюзы...

— Ну, открывайте, я подожду.

Отплакавшись, Даная повеселела:

— А почему у вас брюки висят на люстре?

— Это не у меня. Это развлекался мой сын Паша с товарищами.

— У вас сын? Тоже для меня ново. Сколько же ему лет?

— Скоро семнадцать. В девятом классе.

— Похож на Юру?

— Что-то общее есть.

— Ведь Юра, строго говоря, нехорош. Красивы в нем только глаза и общая отвлеченность. Я иногда сама не понимаю, что я в нем нашла. Есть у нас в отделе Феликс Толбин. Он и Юра — это небо и земля. Феликс — буквально красавец. Зубы белые-белые. И особая такая улыбка — молниеносно возникающая и молниеносно пропадающая. Ну что бы мне влюбиться в него?

— Даная, вы меня извините, я хочу здесь хоть немножко прибрать.

— Не надо. Здесь хорошо. Нелепо. Эти брюки на люстре. Как раз под стать моему настроению.

— Вы курите? — спросила Марианна.

— Очень редко. После тяжелых переживаний. Мой кот Чёртушка, впрочем, не кот, а кошка, я его по инерции зову котом, — оказывается, очень любит есть окурки. Залезет лапой в пепельницу, вытащит окурок и жрет. Причем только окурки, целая сигарета его не интересует. Это явление меня так заинтересовало, что я даже утешилась в своем горе.

— А я курю.

— Давайте закурим. Будем считать сегодняшнюю встречу за тяжелое переживание.

— Только перейдем на тахту.

Перебрались на тахту, поджали ноги и закурили. Через час они разговаривали уже на «ты».

— Какие у тебя красивые ноги, — говорила Даная, — вечный предмет моей зависти. У меня ноги тоже ничего, прямые, но массивные, особенно сзади. В целом-то я смотрюсь. А как ты с ним познакомилась?

— На дне рождения у моей подруги. Танцевали. Юра тогда был очень красив, поразил меня с первого взгляда. Лицо какое-то летящее. Похож на архангела Гавриила, или кто у них там является к деве Марии.

— Я в архангелах не разбираюсь. Блондин?

— Светлый шатен. Рубашка нейлоновая, белая, тогда их только начинали носить. Без галстука, шея высокая. Я пришла на вечер с одним мальчиком, Витей, мы с ним собирались жениться, а увидела Юру — и все кувырком. Витя забыт, все забыто, только Юра, его глаза, руки... Крутили какую-то заграничную пластинку, называлась «Вечернее танго», Юра меня обнимал, и было слышно, как под нейлоновой рубашкой бьется его сердце, а я все падаю, падаю...

— Я это понимаю, во мне от него тоже все падает.

— Ну, теперь его и сравнить нельзя с тогдашним. Это была какая-то магия. Я подошла к Вите и велела ему немедленно уйти домой. Он ничего не понял, но послушался. Я осталась свободная, и мы с Юрой опять танцевали, а я все заводила ту же пластинку. Другие возражали, тогда в моде был рок-н-ролл, а танго пахло стариной, как теперь говорят, «ретро». И мы в этом «ретро» купались. Чудесный был вечер. Стали расходиться, Юра пошел провожать и на площадке лестницы, не доходя до моей коммунальной квартиры, сказал, что меня любит. Представь себе — черная лестница, кошками пахнет, и тут же его лицо, и эти слова... Будто прожектором все осветилось. Нет, словами это передать невозможно.

— Я понимаю. Именно магия. Я в кино видела, как факир заколдовывал кобру. Что-то общее, безусловно, есть.

— С факиром или с коброй?

— С обоими. Но больше с факиром. У меня к Юре тоже возникла любовь с первого взгляда. Увидела его глаза, одну бровь выше другой — и всё. Готова.

— Тогда у него брови были на одной высоте, — суховато сказала Марианна. — И глаза совсем другие.

— Почему ты от него ушла? Разлюбила?

— Я не ушла и не разлюбила. Ушел он, разлюбил он. А я просто споткнулась о другого человека. Нестоящий был человек. Натерпелась я от него — дай боже.

— А другие потом у тебя были?

— Бывали.

— Любила ты их?

— Нет. Впрочем, одного, пожалуй, любила. Много меня старше. Ничего не вышло: женат, дети, внуки, и у меня Паша...

— Понятно. А скажи, ты к Юре ходила, когда он был... там?

— В том-то и горе, что не ходила. Чего-то боялась. Разговора с ним боялась. Его глаз...

— Вот уж не думала, что ты трусиха. Вид у тебя смелый. Ты кто по профессии?

— Педагог. Преподаю в школе русский язык и литературу.

— Так это же счастье — быть педагогом!

— Я недопедагог. И вообще недочеловек. Баба я, и больше никто. Боюсь чужого несчастья.

— А я не боюсь. Ни сумасшедших, ни преступников, ни подлецов, ни слабых. Они даже меня как-то вдохновляют. Все от него отвернулись, а мне тут-то и интересно.

— Хороший ты человек... Женщина.

— Просто шалая. Время от времени мне надо менять свою судьбу. Вывернуть ее наизнанку, как лист Мёбиуса.

— Какой лист?

— Мёбиуса. У которого только одна сторона. Первый раз слышишь?

— Первый раз.

— Сейчас я тебе покажу. Есть у тебя бумага, ножницы, клей?

Все нашлось. Даная вырезала бумажную ленту и, вывернув ее, склеила концами:

— Вот он, лист Мёбиуса! Сколько у него сторон, как ты думаешь?

— Понятия не имею.

— Думаешь, две?

— Ну, две.

— А вот и нет! Сторона у него одна. Веди пальцем и убедишься.

Марианне было неинтересно: одна так одна. Даная огорчилась: