Пороги

— До чего же вы, гуманитарщики, равнодушные! Ничем вас не проймешь.

Марианна вдруг заплакала.

— Ой, прости, — воскликнула Даная, — прости, если обидела. Ты что, ревнуешь?

— Нет, нет.

— Ты в самом деле не сердишься, что я с ним?

— В самом деле.

— Правильно делаешь, потому что я не с ним. Мне иногда кажется, что я даже не люблю его по-настоящему. Любить по-настоящему можно только человека, которому ты нужна. А я ему не нужна. Ну, что ты плачешь, Марианна? Не надо! Ну, хочешь, я с сегодняшнего дня порву с ним навсегда, хочешь?

— Мне от этого легче не будет.

25. Беззаконная комета

Анна Кирилловна шла на работу в приподнятом настроении. Во-первых, весна! Еще не настоящая, а та, которую Пришвин называл «весной света». Ярко-голубое небо не по-ленинградски развернулось вверху, розоватый солнечный свет отблескивал в окнах. Уже хорошо.

Во-вторых, шла она из парикмахерской, где наконец-то ей удалось добиться «цвета опавших листьев». Долго пришлось втолковывать мастеру, но в конце концов он понял и осуществил. «Хорошо всё, кроме меня, — сказала она, глядя в зеркало. — К этой прическе бы другую женщину...» Но неважно: цвет получился тот самый!

А главная радость: Гоша Фабрицкий закончил наконец свою диссертацию! Она сейчас несла ее в портфеле, и портфель, казалось, взмывал вверх, как воздушный шар. В самое это синее небо.

Молодец Гоша! Все-таки написал. Может быть, благодаря ее наставлениям, а может быть, и вопреки. Никогда нельзя сказать, что было бы, если бы чего-то не было. Хорошо медикам: они могут поставить опыт, одной группе больных давать лекарство, а другой, контрольной, не давать. У нас такой опыт невозможен. Каждый ученик сам по себе, существует в одном-единственном экземпляре. И его горести, поступки и беды индивидуальны, неповторимы. Другого Гоши нет, контрольного опыта не поставишь. Черт знает, а может быть, и в медицине так? Нет двух одинаковых больных, хотя их болезни и носят одно и то же название...

Бедняга, еще исхудал, если к нему применим этот термин. Он и был-то худ, как жердь, как доска, а теперь больше всего напоминает гвоздь.

Анна Кирилловна давно уже перестала по-настоящему руководить Гошей. Он медлил, медлил и наконец вышел на орбиту, где набрал такую скорость, что за ним не уследишь. Метался по библиотекам, читал ультрасовременные книги, о которых она и слыхом не слыхала. Могла только проверять его синтаксис — у Гоши он всегда барахлил — и с грехом пополам преобразования.

Преобразования и у нее всегда были слабым местом — то теряла двойки, то минусы, то скобки, — но брала лошадиным терпением. Не успокаивалась, пока три-четыре раза подряд не получала один и тот же результат. Впрочем, эта беда — ошибки в преобразованиях — теперь почти у всех. Раскрывать скобки, приводить подобные члены, выносить за скобки — механическая работа, которой когда-то учили в школе, а теперь, кажется, и не учат... Чтобы это делать без ошибок, надо отключить мысль и внимательно проделывать все выкладки. А мысль не хочет отключаться! Пока рука открывает скобки, мысль бежит вперед, что-то такое свое бормочет... Естественно возникает идея: а не переложить ли этот механический труд на машину? Составить программу, а потом хоть трава не расти!

Именно такой программой-преобразователем была занята Анна Кирилловна последнее время, и кое-что уже получалось, и это была четвертая радость. Дело шло вперед, хотя и черепашьими шагами. К тому времени, когда выкладки Гошиной диссертации можно будет проверить не вручную, а на машине, поди, его маленький сын Митя уже кончит школу, а может быть, и институт... Да и ее самой, Анны Кирилловны, скорее всего не будет в живых... Ничего. Сажают же люди деревья, не надеясь увидеть их в полный рост.

И еще одна немаловажная радость: новый техник пришел в отдел, Владик, Владилен Бабушкин. Вот это — приобретение, не чета Картузову! И руки золотые, и голова. Рыжие волосы торчком («Пламя Парижа», — сказал кто-то), улыбка белозубая, заразительная. И как только удалось его подманить? На любом заводе заработал бы вдвое. Впрочем, он, холостой, заработком особенно не интересовался. Соблазнила его кибернетика, которой он увлекался с детства. Прочитал множество книг, не всякий специалист так начитан, а вот с вузом не повезло: два раза срезался на вступительных, и оба раза — по математике. Не очень-то этим огорчался, ручная работа больше была ему по душе. В отделе он кочевал из лаборатории в лабораторию: то там поможет, то здесь.

По-настоящему он увлекся идеей преобразователя — последнего детища Анны Кирилловны. Видно, очень уж свежа была в его памяти мука мученическая алгебраических действий, которых он никогда не мог довести до конца: терпения не хватало. Преобразователь, надеялся он, избавит человечество от этого проклятия. Пока что успехи машинного алгебраиста были скромные (дальше доказательства общеизвестных формул типа квадрата суммы дело не пошло), но лиха беда начало! Словом, настроение у Анны Кирилловны было прекрасное.

У входа в институт ее ждал Гоша Фабрицкий с голодным блеском в глазах.

— Ну как?