Пороги

— Слов не нахожу. А что ты делаешь, чтобы прекратить этот поток помоев?

— Пишу опровержения по пунктам. Панфилов уже нервничает: обвинения, как видишь, касаются и его. Требует у меня документально обоснованных ответов. Я последнее время только и делаю, что пишу ответы и их документально обосновываю. Работенка не из легких. Готова ты прочитать еще одно письмо?

— А что? Оно похоже на эти?

— Не совсем. Во-первых, оно отправлено в комиссию народного контроля. Во-вторых, напечатано не на «Наири», а на обыкновенной пишущей машинке. В-третьих, оно подписано.

— Кем же?

— Только не волнуйся. Дятловой.

— Хо-хо! Меня душит смех. Надеюсь, ты понимаешь, что я не писала?

— Спрашиваешь! Выпей воды.

— Сам пей. Тут уже не пилотка, тут бомбой пахнет. Тут я спокойна.

— Будешь читать?

— Не стоит. Перескажи конспективно.

— Конспективно так: она (якобы ты) жалуется, что Фабрицкий, пользуясь своим служебным положением, вынудил ее написать диссертацию его сыну. Что этот сын — бездарный мальчишка и не написал сам ни одной строчки. Что он унаследовал от отца не только бездарность, но и неразборчивость в личной жизни. Кончает просьбой обуздать зарвавшихся Фабрицких — отца и сына.

— И святого духа, — механически добавила Дятлова.

— Можешь шутить? Молодчина.

— Как раз тут-то и могу. Ясно, что мне делать: написать самой в комиссию народного контроля, опровергнуть этот бред, заверить подпись — и дело с концом.

— Ты меня удивляешь, Нюша. С твоей эмоциональностью... А я-то ожидал, что именно это письмо тебя огорчит особенно.

— Вот и ошибся, — сказала Анна Кирилловна, со вкусом закуривая. — Я непредсказуема. «Как беззаконная комета в кругу расчисленном светил».

26. Официальные беседы

Весна уже была в полном разгаре, неожиданно ранняя — каприз ленинградской погоды, которая редко-редко, может быть раз в году, позволяет себе быть любезной. Было тепло, почти жарко; молодые блестящие листочки, торопясь, одели деревья; курчавились сережки в желтоватой пыльце.

Александр Маркович Фабрицкий с семи до девяти утра играл в теннис, обыграл двух партнеров, из которых каждый был минимум в два раза моложе его, принял душ, расчесал перед зеркалом редковатые темные кудри (лысины, к счастью, еще не было) и, довольный собой, выехал в институт на Голубом Пегасе. Хорошее его настроение объяснялось не только удачной игрой, веселым скрипом гравия под подошвами, удалым полетом мяча, но и тем, что вчера наконец-то назначили срок Гошиной защиты.

Институт, весь в зеленой пене молодой листвы, с ярко-желтым песком во дворе и свежепокрашенными голубыми скамейками, выглядел непривычно нарядным. Обласкав улыбкой пожилую вахтершу, Фабрицкий, как всегда, через две ступеньки, взбежал на второй этаж.

— Александр Маркович, — сказала ему новая девушка Таня, — вас еще вчера просили срочно позвонить по этому номеру, а я забыла. Простите, пожалуйста...

Таня была такая же неисполнительная, как ее предшественница Лора, но не обладала ее отрешенным спокойствием: каждый взрыв бестолковости сопровождался у нее взрывом отчаяния, порой доходившим до слез. Зная это, Фабрицкий спешно ответил: «Ничего-ничего», — и набрал номер.

— Здравствуйте. Беспокоит Фабрицкий. Да-да, мне передали. Сейчас? Хорошо, выезжаю.

Веселое, победительное лицо Александра Марковича погасло, обтянулось, стало бледно-желтым. Забыв попрощаться, он вышел.

— Что-то случилось, — заметила Магда.

— Что там могло случиться? — отозвался Коринец. — Сыночек Гоша в третий раз женится? Пора бы и привыкнуть.

— Глупости! — одернула его Магда. — Случилось что-то серьезное. Он вообще последнее время сам не свой. Что-то его мучает.

— Мучает его детолюбие, — сказал Коринец. — Жертва отцовской любви.

Сидевший в углу Нешатов поднял голову, посмотрел на всех широко расставленными глазами и опять углубился в журнал. В его пристальном взгляде было что-то совиное, от этого взгляда всем стало не по себе, разговор притормозился.

— Кстати, — спросил Коринец, ни к кому в отдельности не обращаясь, — как там с Гошиной диссертацией?

— Готова, — ответил Малых. — Анна Кирилловна говорит, все в порядке. Даже публикации выйдут к сроку.

— Держу пари, он ее защитит раньше, чем я свою. Вот что значит протекция. Отец со связями. Заботливый руководитель...

— Опять руководитель! — сверкнула глазами Магда. — Игорь Константинович прав: умственно полноценному аспиранту руководитель не нужен.

— Значит, я умственно неполноценный, — огрызнулся Коринец.

— И я тоже, — поддержал его Толбин.

— Мне нужен руководитель, — сказал Малых, — чтобы было по кому равняться. Зная, что никогда не сравняешься.

Снова Нешатов поднял глаза, и опять всем стало не по себе. Словно почувствовав это, он встал и вышел.

— Как гора с плеч, — заметил Коринец. — Великий немой.

— Что ты к нему придираешься? — вскинулся Малых. — Человек неразговорчив. Может быть, он вынашивает идею.

— Ни черта он не вынашивает. Какой-то нахально несчастный.

— Илья, ты несправедлив, — сказала Магда. — Что он тебе сделал?

— Ничего. Просто у него такой взгляд, что сразу чувствуешь себя виноватым.