Порою блажь великая

— Я должен кое-что тебе рассказать, Вив. О Хэнке, о том, что собирался учинить. И почему. — …силится увернуться от этого багра острейшей багровой боли, что готов ринуться к ней из-за слов, вонзиться в ее плоть. — Все это началось давным-давно… — Но вопреки всем заслонам перед его словами, нужда его просачивается к ней отчасти: я не так уж нужна ему, он не может…

— И вот Хэнк, значит, вез свою собачонку на коленочках всю дорогу. Мы прибыли как раз с рассветом, как мне помнится, солнышко только-только поднималось. И был там еще один парень, а при нем — шесть или семь собак. И когда он увидел, как Хэнк нянчится со своей псиной — то бишь на руках ее носит, в прямом смысле, — он полюбопытствовал, что это за хренова такая у нас животина, что такого особливого обхождения для себя требует. А Хэнк говорит: «Это лучшая хренова животина в своем роду и племени на весь округ». И этот парень, который тоже при собаках, подмигивает мне и говорит: «Что ж, проверим!» И лезет в карман за бумажником, выкладывает десятку на капот и говорит: «Вот мой заклад: десять моих баксов на один твой, что мой старый, хромый и безродный кабыздох словит лисицу допрежь того, как твое дворянское педигри вааще ее увидит!» И предъявляет свою псину… признаться, такого шикарного красавца уокера я с роду не видывал… И на ошейнике — штуки три-четыре медали собачьего клуба, за чемпионство по классу травли в поле. Ну, Хэнк немножко так губы покусал, а потом говорит, мол, не может он собачку свою пустить, потому как лапку подвернула и нынче не в кондиции. Тот парень заржал жеребцом, достает еще десятку, шлепает ее на капот и говорит: «Лады, вот двадцать баксов к одному, а я придержу свою блошиную ферму до счета в пятьдесят». Ну, Хэнк на меня смотрит, а я лишь плечами пожимаю: пикап Бена, охота Бена, и Хэнк уж совсем свои губы чуть не сожрал, как подходит Бен, кладет свой бакс на капот и говорит: «Заметано, старина!» Как же тот парень зубьями заскрежетал! Понятное дело: уж больно сильная фора, даже если собака и впрямь совсем юная, течная и неопытная. Но за язык его ж никто не тянул, верно? Потому сглотнул он крепко, но только не слова свои обратно, а лишь посмотрел на Бена этак тяжко и говорит, мол, лады…

…и нужда эта растет, зреет, как и ощущение бега, и скорость все стремительней, объяснение неминуемо…

— Прошлое — забавная штука, Вив: оно никогда и ничему не позволяет остаться завершенным и незыблемым… — и вот уж ей кажется, будто она сбегает по косогору, и он все круче, и надо остановиться, пока склон еще не слишком крут, успеть остановиться на краю, но скорость слишком велика… но… Что это? Край. Краешек лунной краюхи; как мило…

— И вот мы зашли домой к этому моему корешку, фермеру, а он объясняет, что если лис будет уходить так, как скорее всего и надо от него ждать, то мы большую часть пути можем проделать на колесах. И говорит, что взять след — никаких проблем, потому как эта ушлая зверина каждую ночь отирается у курятника. И вот Хэнк отводит свою собачину к изгороди, дает ей обнюхаться, спускает — и она уносится прочь, только ее и видели. А тот парень — он по-чесноку держит своего пса, но всячески подзуживает, покуда Хэнк считает до полусотни. А там уж — тоже «на старт — внимание — пыль столбом»… И всех прочих тоже спустили, больше, правда, чтоб глаза не мозолили. И вот этот парень садится к нам в пикап, и мы едем, и, клянусь, мы несколько часов мотались за собаками по этому несчастному каньону, который ненамного просторней нашего парадного крылечка будет. Туда-сюда-обратно, и куда дальше — непонятно. Вот я и говорю Бену: «Это самый хитрованнейший и хитрохвостейший лис в моей жизненной практике. Как только этот прохиндей умудряется этак увиливать от собак на таком-то пятачке? Черт, тут же и развернуться негде, чтоб бампера об скалы не отрихтовать — и где он только находит простор для маневру?»

…Она и не пытается сфокусировать зрение. Просто смотри — смотри просто. Вот ель, взъерошившая пламенеющие перья, вся раскинулась в огне.