Порою блажь великая

Меня выволокли в зябкое утро, все еще совершенно темное, если не считать бледно-голубой поволоки, кутавшей холмы. Я следовал за силуэтами Хэнка и Джо Бена по невидимому дощатому помосту, а старик громыхал позади, размахивая фонарем направо и налево и рассеянно кромсая мрак дымчатым клинком ярящегося света. На ходу он разглагольствовал, столь же беспредметно и бесцельно, как светил:

— Этот Ивенрайт — от него всякого ждать можно: смотрите под ноги, ищите растяжки! Как выполним этот контракт, черт возьми… Кстати, ребята, что там с барабанами для этой лебедки? У вас все под контролем? Боже, я не хочу разориться на новом оборудовании. Намедни говорил я Стоуксу, что эта старая лебедка — не такая старая, как та, и по мне — так вполне еще ничего… Слушай, Лиланд, а про зубья свои я тебе рассказывал? — Он упер луч света себе в лицо и на моих глазах извлек изо рта заплесневелую на вид челюсть. — Как тебе это нравится? — прошамкал он. — Всего три родных зубочка-то и осталось. И два из них — друг на друга смотрят, подлецы. Каково, а? — Он засмеялся победоносно и вернул свои жевательные принадлежности на место. — И это не просто совпадение — как и Джо Бен мне тут подсказывает. Это знак свыше… Да, Джо, не забудь смазать эту блядскую лебедку отработкой, слышишь меня? Когда за ней ухаживать — легко еще пару-тройку сезонов прослужит. Опа! Не нравится мне что-то небо-то сегодня! Хмм… — ворчит, мычит. — Ой-ой-ой! — То и дело прерывается, чтоб обругать палеолитическую боль в плече. — И да, ребята: держите ухо востро с этими прохиндеями конторскими! Скользкие, что угорь, — разом нагреют, только чихни… Но уж ребята Орланда, с лесопилки, нам подсобят, верно? И никакого кофе и трепа за жизнь каждые двадцать минут: мы пока что не «Тихоокеанский лес». Чтоб все — как штык! У нас всего месяц до Благодарения, один только месяц, понимаете?..

Он продолжал свои спонтанные излияния, надеясь, что они чудесным образом излечат недуги бизнеса, вопреки монументальному отсутствию могучего старика на месте.

— Эй, да ты слышишь, что я тебе за лебедку-то толкую, черт возьми? За барабан этот?

В последней части этой тирады Хэнк был занят тем, что дергал веревку стартера. И лишь когда мотор завелся с утробным ворчанием, лишь бережно уложив веревку под задним сиденьем и проверив уровень в бензобаке, Хэнк соизволил хоть как-то заметить старика.

— Знаешь… — Он отвязал швартов, уселся рядом с мотором и протянул руку за фонарем, который Генри уступил с энтузиазмом не большим, чем Наполеон — свою шпагу перед отбытием на остров Святой Елены… — Знаешь… — Он направил свет на старика, решительно пресекая любые слова, готовые вылетать из открытого рта Генри: их будто вымывало светом из костлявой фигуры. — …Сегодня ты чего-то совсем расперделся!

Генри сморгнул. Хотел было прикрыться рукой от фонаря, но счел это за жест слабости, недостойной благородного дворянина. Опустил руку и предпочел отвернуться от света и аспидных слов непочтительного сына.

— Пшш!

И таким образом он явил нам свой профиль во всем величии, на чарующем фоне зари. Вот он стоит, ошеломляюще величественный, исполненный уверенности в том, что шарм Валентино [33] безнадежно тускл против стали его глаз, а если уж говорить о классических пропорциях лица, то Бэрримор [34] — сущий питекантроп перед ним. Он нарочито медленно извлекает табакерку из кармана своей робы, распахивает ее небрежным щелчком большого пальца, закладывает шарик под нижнюю губу…

— Только гляньте… — прошептал Хэнк.

Пышная грива белых волос дымом разметалась по заднику небосвода; мужественный волевой подбородок; лоб мыслителя; греческий нос нависает надо ртом, подобным подкове…

— Да уж! — выдыхает Джо.

Он так и высится, профилем к нам, аристократически аскетичный, великосветски отстраненный, нелепый, как стервятник, пока Хэнк не тычет Джо Бена локтем под ребра и не шепчет снова:

— Ну разве не красавец?

— О да! — соглашается Джо Бен. — Страшная сила!

— Как думаешь, не опасно ли оставлять этакого сердцегрыза наедине с моей бедной беззащитной женушкой?

— Даже не знаю… — отвечает Джо.

— Неотразимая шевелюра — в его-то возрасте.

— Ага. Вроде как у пророка…

Во всей сцене сквозила изрядная отрепетированность: я живо представил, что нечто подобное разыгрывалось едва ли не каждое утро. Старик хранил надменное достоинство. Но под этой чопорной маской вполне различима была ухмылка, ползущая по его неистовому лицу.

— И посмотри только, — говорит Хэнк голосом, исполненным издевательского восхищения, — посмотри только, сколько лоска и блеска в этих бровях. Будто он специально…

— Козлы! — взревел старик. — Сукины сыны! Никакого уважения к сединам!