Порою нестерпимо хочется

Прошлый вечер идеально подходил для применения этого второго метода: мужики начали пить рано, и когда появилась Дженни, все были уже настолько пьяны, что и тратиться ей особенно не пришлось. В течение часа за двумя разными столами два старых приятеля поинтересовались, сохранилось ли у нее все то же старое одеяло из тюленьей шкуры, а какой-то рыбак, не старше сорока, спросил, не поможет ли она очистить ракушечник с его киля, -идеальная ситуация!

Но вдруг она прекратила покупать выпивку и расточать свое тяжеловесное кокетство и уселась в одиночестве. До нее донесся разговор о Генри Стампере: кто-то видел его в больнице, и, похоже, старая черепаха наконец собралась успокоиться. Конечно, Дженни понимала -- такой старик, не может же он жить вечно... но пока она не услышала это из чужих уст, у нее еще оставались какие-то сомнения, теперь же она столкнулась с фактом. Генри Стампер должен умереть, и довольно скоро; последние обветшалые остатки ее зеленоглазого лесоруба исчезнут...

И, осознав это, она поняла, что ей совершенно не хочется тащить домой из "Пенька" кого-нибудь из этих мужчин. Даже молодцеватого рыбака. Расстроившись, она еще глубже забилась в кресло, не выпуская из рук стакан с ликером, который купила как наживку для рыбака, и одним махом осушила его сама. Ей он был нужнее. "У меня нет впереди мужчин, не вижу ни одного..."

И в тот самый момент, когда Дженни собиралась заказать еще, ей пришла на память старая индейская игра с ракушками, провидческое колдовство, не описанное ни в одной книге бледнолицых и почерпнутое ею еще в детстве. Она громко икнула, встала на ноги и погромыхала прочь, пьяная, суровая и неутомимая после стольких лет без мужчин...

"Слишком давно, слишком давно, слишком давно, -- жалобно поет она. -Без мужчин, слишком, черт возьми, давно", -- и еще раз бросает ракушки. С отсутствующим видом она потягивает солоноватую жидкость из стакана и рассматривает ракушечный узор. С каждым разом рисунок становится все отчетливее. Сначала долго не было ничего определенного. Просто россыпь ракушек. Потом появился глаз, повторяющийся из раза в раз, потом -- второй. Затем нос! И наконец все лицо -- уже шесть или семь раз подряд, с каждым разом становясь все яснее и отчетливее!..

Она собирает ракушки и медленно водит руками: "...слишком долго, слишком долго, слишком долго... я ложусь без мужчины в кровать..."

В городе агент по недвижимости наконец добирается до этого черномазого адвоката в Портленде и выясняет, что дела обстоят еще хуже, чем предполагала его сестра... "Он оставил ей все, не только страховку, но и все остальное!" Даже кинотеатр, который, как он считал, вернется к нему, чтобы ржаветь еще полгода. Он трясет головой, глядя на свою сестру, сидящую напротив. "Здорово эта змея его окрутила. Он совсем потерял голову. Не плачь, Сисси, мы еще поборемся. Я так и сказал этому черномазому, что у них это так не пройдет".

Он резко умолкает, уставившись на деревянную фигурку, оформляющуюся под его перочинным ножом... Черт! Еще эта семейка из Калифорнии, которая грозится отнять его четырехкомнатный коттедж за Нахамишем... Неужели в этих крысиных скачках человека никогда не оставят в покое? Почему надо все время встревать и мешать, когда наступают времена радости и благоденствия? Черт бы побрал эту банду интриганов... Бежать, бежать! И в отчаянии он швыряет фигурку в корзину со стружками...

В то самое время, когда Симона избавляется от преследующей ее фигурки, запихивая ее в дальний угол верхнего ящика комода, под свое старое свадебное платье, она чувствует, что уже недосягаема для помощи девственного идола... Какой теперь в нем смысл? Разве Пресвятая Дева в состоянии помочь в выборе контрацептивных средств? или в спринцевании? или замедлить рост кисты, набухающей, как ледяной пузырь, у нее под кожей, мерзлой пустоты, образующейся на том месте, где были Добродетель, Раскаяние и Стыд? Не смеши меня, кукла Маша...

Рей наконец поднимается с кровати и идет к грязному тазу в углу комнаты, бросив бесполезные попытки исправить свое настроение с помощью воспоминаний. Он берет треснувший эмалированный таз и наливает в него теплую воду. Поставив таз на запрещенную плитку за чемоданом, он садится на стул, закуривает сигарету и смотрит, как ворочается в кровати Род, похрапывая через три вдоха на четвертый. "Роди, мальчик, -- шепчет Рей, -- знаешь, у тебя еще никогда не было так плохо с ритмом. Раньше ты всегда попадал, несмотря на все мои придирки, то получше, то похуже, но -- главное -попадал. Я, старик, чувствую ритм, как часы. И слух у меня абсолютный. Нет, я ничего, просто я говорю, что знаю. Это точняк. Просто я знаю, что вчера это было, несмотря на выпивку, просьбы, подачки... знаешь, старик, ничто не могло меня удержать! Я чувствовал, что подхожу к пику, что передо мной чистый путь и на нем никого -- ни! одного! живого! существа! Род, старик! чтобы помешать мне достичь вершины!"