Порок сердца

под душем мозг, и его глаза, давно уже державшиеся на одном честном слове, выпали на пол, как

две дохлые медузы. Ничего не видя, он почувствовал, как ледяные пальцы коснулись его затылка,

он запаниковал, сердце сбилось на рваный ритм R-n-B. Дима Лазарев сделал последнюю дерзкую

попытку проснуться, перенапрягся и умер от обширного инфаркта.

ГЛАВА 12

Рождение поэта

Тяжело дыша, резко хватая черными губами воздух, Эгор, только что вернувшийся из

кромешной топкой тьмы, сидел на кровати в Спальном районе и пытался прийти в себя. Клоуну

гораздо быстрее удалось адаптироваться. Он стоял рядом с Эгором, участливо склонив голову

набок, и виновато смотрел на Эмобоя.

— Он что, умер? — наконец спросил Эгор.

— Да, брат, случайно получилось. Одним гадом больше, одним меньше — чепуха, дело

житейское.

— Не смей цитировать моего любимого Карлсона. Он был добряк. А ты только что убил

человека.

— Виновного в твоей смерти.

— Косвенно! Мы договорились, что не будем его убивать, только посмотрим, что мы можем

делать в этих чертовых снах.

— Хочу тебе напомнить, что ты первый зафинтилил этому гоблину в лоб. Дворовое детство

проснулось?

— Ну да, не удержался.

— Вот и я не удержался. Люблю пошутить, дать, так сказать, позитива. Покойник, кстати,

тоже слыл известным хохмачом, к тому же, если ты не понял, это именно он организовал тот

убийственный флэшмоб.

— Это ужасно, Тик, выбираться из сна умирающего. Ничего более отвратительного со мной

не случалось. Я насквозь пропитан его страхом и отчаянием. И сейчас меня грызут черви сомнения

и раскаяния — эти мерзкие угрызения совести. — Эгор встряхнулся, как мокрый пес, и во все

стороны от него разлетелись влажные сороконожки и мокрицы.

— Эй, чувак, — клоун пихнул Эгора в плечо, — не надо все так близко принимать к дырке в

груди. Ты ни в чем не виноват. Кто же знал, что у этого парня такое трусливое сердце. И заметь, он

испугался перспективы жить в твоем теле, а ты это тело получил благодаря ему. Так что нечего его

жалеть. Это по одному они все такие жалкие и несчастные, а как собьются в стаю, разорвут любого,

и без всяких сентенций.

— Я не такой, как они. И не хочу таким становиться.

— Но ведь тобой, как и ими, движет ненависть. Они ненавидят эмо, а ты за это ненавидишь

их. Ты анти-антиэмо.

— Черт тебя побери, Тик! Я только хочу отомстить конкретным людям за их конкретное зло,

и мне плевать, какая бирка на них при этом наклеена.

— И все-таки зря ты себя обманываешь. Люди, убившие тебя, — антиэмо — такие же убогие,

как эмо, только вывернутые наизнанку. Это — обычное дело для гомо сапиенса — большинству

людей для самоидентификации и душевного комфорта необходимо кого-то ненавидеть. Все

сообщества построены либо по принципу любви, либо по принципу ненависти. Последние,

естественно, гораздо агрессивнее.

— Ты хочешь сказать, что ненависть сильнее любви?

— Нет, думаю, слабее. Без любви не было бы ничего. Поэтому ненависть и бесится.

— Ты совсем меня запутал, толстый. Короче, вывод такой. Я продолжаю мстить. Я четко

помню троих: крепыша, девицу с дезиком и блондина, брызнувшего мне пламенем в лицо. Тебя с

собой я больше не беру.

— Если смерть врагов не доставляет тебе радости, а приносит только душевные страдания,

может, ну ее на фиг, эту месть?

— Зло должно быть наказано, Тик. Ничего, переживу, помучаюсь. Око за око. Вспомни

пустой взгляд Кити, вспомни слезы моей матери. Эти ублюдки должны ответить за все.

Эгор заплакал и отвернулся от клоуна. За кроватью сразу выросли розовые кусты, в корнях

которых клубились изумрудные змеи. Клоун аккуратно похлопал Эгора по узкой спине.

— Ладно, ладно. Страдания очищают душу. Но лучше по возможности ее не пачкать смолоду.

Только помни, брат, что любая война, даже самая справедливая, — это кровь, грязь и слезы… В

любом случае в Реале наступил день, и продолжить мстить ты сможешь часов через двенадцать, не

раньше. И что прикажешь делать все это время?

— Мне все равно. Слушай, Тик, меня, похоже, отпускает. Поревел — и стало легче, совсем

как в детстве. Я что, и вправду становлюсь эмо? — Хм, как бы тебе сказать, чтоб не обидеть…

— И еще, Тики. Такая странная штука, даже не знаю…

— Какая штука?

— Я стих придумал. Это нормально?

— Нет, чувак, это ненормально. Но у эмо это случается. Зачти-ка, не стесняйся.

Неужели ты простишь мне

Все, что не было у нас?

Неужели к чудо-двери

Подберется ключ другой?

Неужели мне не надо

Отводить в смятенье глаз?

Неужели ты не будешь

В них глядеть с такой тоской?

— Спасибо, брат!

— Придурок, это для Кити!

— Все равно мне нравится. Советую записать, чтобы не забыть. В сумке эмо-боя обязательно

должен быть черный ноутбук.

Эгор залез в сумку, покопался и выудил тетрадь-ежедневник с пружинкой переплета и черную

ручку.

— Странно, что я его раньше не замечал, — пробормотал юноша и стал записывать свое

первое стихотворение.

— Я думаю, там все появляется по мере необходимости, — сказал Тик-Так, но Эгор

погрузился в себя и не слушал его.

— Эй, поэт, я тоже кой-чего могу, — обиделся клоун. — Я поэт, зовусь я Эмо, от меня вам

трепонема! Круто?