Порождения войны

Большинство полков РККА носили цветистые названия, Князев же оставил за пятьдесят первым номер, под которым полк числился в Российской Императорской армии. Не оттого, что в Красной армии были сорок девятый и пятьдесят второй полки — их не было. Князев демонстративно, вопреки революционной моде, сохранял связь своего подразделения с прошлым, и это внушало Щербатову определенные надежды.

Штаб полка располагался в бывшем купеческом особняке, обнесенном каменным забором. Караул был выставлен согласно уставу. У некоторых из снующих по двору солдат на папахи были кое-как нашиты красные ленточки, но большинство вовсе не носило никакой символики. У многих шинелей на плечах можно было рассмотреть участки невыцветшей ткани там, где недавно еще были пришиты погоны.

Шофер провел Щербатова в особняк, в гостиную. Рыжий парень старательно тер щеткой угол каминной решетки. На фоне заброшенности и запустения, царивших в комнате, эта деятельность не выглядела осмысленной.

— Что командир, Лекса? — хмуро спросил шофер.

— Проверю сейчас, — парень отложил щетку и вышел в дверь в глубине комнаты.

Щербатов сел, стараясь не запачкать сюртук о покрытую жирными разводами столешницу. Риск, сопряженный с этой встречей, мог оказаться неоправданным. Своей жизни Щербатову было не жаль, но следовало ехать напрямую в Омск — установление связи Добровольческой армии и Сибирского штаба оставалось вопросом первостепенной важности для будущего Белого движения.

Почти так же, как судьбы Отечества, Щербатова беспокоило, что станется с его двоюродной сестрой Верой, если он не приедет в Омск. Там они договорились встретиться. Вера приходилась Щербатову кузиной, но выросли они вместе и были ближе, чем многие родные братья и сестры.

И все же Щербатов решился посетить пятьдесят первый полк РККА. Конечно, Псковскому корпусу Белой армии чрезвычайно нужно подкрепление, но дело не только в этом. Для Щербатова было важно, чтоб Князев сражался на его стороне.

На фронте они с Федором успели стать не то что друзьями — боевыми товарищами, как бы ни опошлили теперь большевики это прекрасное слово. Если все покрыты окопной грязью, различия между людьми, определяемые происхождением, стираются.

В хаосе 1917 года, когда власть перешла к солдатским комитетам и никто не слушал бестолковые вопли комиссаров Временного правительства, только Князев удержал пятьдесят первый полк от сползания в безначалие и безнаказанность. Популярный у солдат батальонный командир по сути стал устанавливать порядки во всем полку. Даже низшие чины соседних частей, и среди них батарея Щербатова, прислушивались к Князеву. Кругом шло повальное дезертирство, но из пятьдесят первого не сбежал почти никто. Напротив, солдаты сами приходили и просились под начало Князева, сказываясь отбившимися от своих частей, и шли в атаку по его приказу. Выслужившийся из крестьян штабс-капитан быстро стал легендой фронта, настоящим народным вождем. Полковые офицеры смотрели на него косо, но по крайней мере все остались живы даже тогда, когда в других частях вовсю шли самочинные расправы над командным составом.

Первый и главный толчок к развалу армии дал злополучный Приказ номер один. Щербатов навсегда запомнил второе марта — день, когда армию принесли в жертву революции.

Утром второго марта Щербатов объявил исполнение приговора проворовавшемуся конюху. Овса завезли недостаточно, начался падеж лошадей, а их и так не хватало отчаянно, солдаты уже сами впрягались в повозки с орудиями; а этот пройдоха выменивал овес на табак и сахар. По законам военного времени вора полагалось отдать под трибунал, что автоматически означало расстрел. Щербатову было жаль убивать беднягу. Однако преступление требовало наказания, и Щербатов приказал высечь виновного кнутом перед строем.

Полуголый человек хрипел — голос он уже сорвал. От упрямого молчания он перешел к проклятиям, от проклятий — к мольбам. Мороза ни он, ни сотня наблюдавших за казнью сейчас не чувствовали. Еще два удара, сказал себе Щербатов, и он остановит это.

Выстрел прорезал морозный воздух. Хрипы и стоны оборвались. Несчастный солдат упал, пачкая снег кровью. Пуля попала не в него, а перебила удерживающую его веревку.

— Мы не обращаемся с людьми как со скотом, — сказал Федор Князев, опуская дымящийся кольт. — За воровство, мародерство, нарушения дисциплины — товарищеский суд. Надо будет — расстреляем. А пороть и унижать никого не позволим. Довольно с нас ихнего воспитания. Свободные люди сами держат ответ за свои поступки, — Князев убрал кольт в кобуру. — Братва, приказ пришел из Петрограда. Кончилась офицерская власть над нами. Дисциплина теперь в бою только. В прочее время — равноправие. И солдатский комитет нам надобно избрать. Митинг через час. Приходите решать всем миром, как жить дальше станем.

С массой Князев всегда говорил на ее языке.

Солдаты разошлись, по пути сбиваясь в кучки и оживленно переговариваясь. Приказа офицера “свободны” никто из них не стал дожидаться. Двое задержались, чтоб поднять с земли окровавленного товарища.