Порождения войны

Саша едва не подавилась куском мяса, который опрометчиво начала жевать, пока Вайс-Виклунд говорил.

— Ну знаете, Павел Францевич! Вы вправе меня ненавидеть, вы можете даже расстрелять меня. Но, кажется, повода к оскорблениям я вам не давала. Вам же прекрасно известно, что я — полковой комиссар. Где я могу хотеть быть, если не в своем полку?

— Вы ведь понимаете, что пятьдесят первый полк скорее всего уже сложил оружие? Или сделает это в ближайшее время. Возможно, теперь, пока мы говорим. У них есть два дня до истечения срока действия ультиматума. И нет никаких причин тянуть до последнего часа.

— Потому-то я и должна быть там. Сейчас это важно как никогда.

— Вас же просто выдадут после капитуляции. Впрочем, это, разумеется, не остановит вас. Дело ваше. Исполнить ваше желание я могу, такая возможность есть. Я могу устроить, чтоб вас доставили — не в сам полк, разумеется, но к точке, откуда вы сможете добраться до расположения своей части. Если, конечно, вас не расстреляют свои на подходе, случайно или же с умыслом.

Вайс-Виклунд подождал Сашиной реакции. Саша молчала, не меняясь в лице. Сердце билось где-то в районе горла, и если б она заговорила, голос выдал бы ее.

— Скажите, Александра Иосифовна, если вы вернетесь в свой полк, сможете ли вы убедить мою дочь приехать сюда, чтобы проститься с матерью? Я не подразумеваю под этим дезертирства, оба мы знаем, о каком человеке говорим. Я гарантирую, что Аглая сможет потом уехать, куда сочтет нужным. Никаких препятствий в этом я не намерен чинить ей сам и не позволю другим.

— Вы говорите не о дезертирстве, — медленно сказала Саша. — Но вы говорите о самовольной отлучке на вражескую территорию в условиях, когда никаких отпусков просто не может быть. Разницы по сути и нет.

Соблазн соврать был велик. Но если Вайс-Виклунд хотя бы вполовину так же умен, как его дочь, он не поверит. Для чего вообще задает эти вопросы тогда?

— Я ведь комиссар, — сказала наконец Саша. — Конечно же, я не могу убеждать бойца сделать что-то в этом роде. Моя работа состоит ровно в обратном. Но даже если предположить на минуту, что я бы могла. Вы ведь знаете свою дочь. Она сделает только то, что считает правильным она. Вы полагаете, у меня с ней иначе, чем у вас? У нас просто в большей степени совпадают представления о правильном и неправильном. Но она ничего не станет делать только потому, что так скажу ей я.

Вайс-Виклунд молчал.

— Одно я могу вам обещать, — продолжила Саша. — Если я снова увижу Аглаю, то расскажу ей обо всем, что видела и слышала в этом доме. Потому что она имеет право знать.

— Иного ответа я не ждал, — сказал Вайс-Виклунд. — Александра Иосифовна, я не стал сообщать вам сразу, но здесь вам ничего не угрожает. И вы свободны. Были свободны и в безопасности на самом деле с того момента, как переступили порог моего дома. Этот дом никогда никому не был тюрьмой. Вы хотите вернуться в свой полк — что же, я организую для вас транспорт так скоро, как это только возможно. Через несколько часов вы сможете выехать.

— Но почему? — выдохнула Саша.

— Потому что другого способа достучаться до дочери у меня нет. Вы станете не посланником — посланием. Я бы, конечно, не обменял Аглаю на целую армию таких как вы. Но объективно полковой комиссар — это много больше, чем начальник разведкоманды. И вот я отпускаю вас для того только, чтоб донести до Аглаи, что таким же образом не стал бы удерживать и ее. Если и это не подействует на нее, — Вайс-Виклунд вздохнул, — по крайней мере я буду знать, что сделал для своей семьи все, что в человеческих силах. Вы о чем-то хотите спросить, Александра Иосифовна?

— Да. Вот это, — Саша кивнула на стол. — Здесь намного больше, чем мне нужно. Мне отвратительна мысль, что все это будет испорчено, когда столько людей голодает. Я бы хотела забрать эту еду для моего приемного сына и его сослуживцев, тут на всех хватит. Если, конечно, мой сын жив до сих пор. Но если он жив сейчас, может погибнуть в любой день. Пусть хотя бы узнает, что такая еда вообще бывает на свете.

Глава 26

Полковой комиссар Александра Гинзбург

Июль 1919 года

— Живая!

— Живой.

Саша и Князев обнялись настолько крепко, насколько позволила им его рана — Саша с порога заметила, как медленно, неловко он двигается. Левый рукав его гимнастерки был разрезан, рука под нечистыми бинтами распухла в два раза против прежнего. В лице нездоровая краснота. Тело горячее, как печка. У него жар…

Саша прикрыла глаза. К родному князевскому духу крепкого табака, перегара и мокрой шерсти примешивались запахи крови и гноя. Им предстоял тяжелый разговор, но объятие дало несколько секунд отсрочки.