Порридж и полента

— По праву, предоставленному нам Декларацией прав человека!

— Вы что, смеетесь надо мной?

— Мы думали, что на итальянской земле восторжествовали принципы законности, а присутствуем при вопиющем беззаконии! Мы стали свидетелями того, как полицейский в ходе расследования утратил всякое беспристрастие и встал на сторону одного из лагерей! Мы прибегнем к общественному мнению!

Обалдевший Прицци обратился к Кони:

— Они что, с ума посходили?

— Вы осмеливаетесь оскорблять британских поданных? — грозно спросила Тэсс.

Чтобы как-то унять свою ярость, она на глазах у восхищенного инспекора Кони одной рукой схватила мраморный бюст императора Траяна, гордость кабинета Прицци, и поставила его на шкаф с книгами. Такая демонстрация атлетических возможностей заставила обоих полицейских умолкнуть. Воспользовавшись этим, Сьюзэн продолжила:

— Мы втроем хорошо знаем Фортунато Маринео и готовы быть гарантами его порядочности и невиновности. Будьте же справедливы и последовательны, синьор комиссар: Фортунато не может быть преступником потому, что я его люблю!

— Когда ты влюблен, — нежным голосом добавила Мери Джейн, — небо кажется таким голубым, а все люди такими прекрасными, что никому никого не хочется убивать.

— Нет, хочется! — взревел Массимо. — Мне хочется!

— О, неужели же такое возможно, синьор комиссар?

Прицци, до этого привставший от негодования, рухнул в кресло и выдавил из себя:

— Я так и думал, Кони, они сошли с ума!

Сдерживая негодование, как и в прошлый раз, Тэсс переставила Траяна со шкафа на стол. Кони не удержался и прошептал шефу на ухо:

— Какой класс! Вы видели, а?

К счастью для него, Массимо ничего не слышал. Собрав всю свою силу воли в кулак, он холодно произнес:

— Я готов простить вам все по вашей молодости, синьорины, но при условии, что вы немедленно покинете этот кабинет, и притом молча, иначе карабинеры препроводят вас до ближайшей границы!

— В таком случае, мы попросим убежища в британском консульстве! — возразила Сьюзэн.

— Отлично! Тогда ступайте туда и, главное, оттуда не выходите!

— И вы это говорите нам, кто так любил Италию еще до приезда сюда?.. — вздохнула Мери Джейн. — Ох, Сьюзэн, зачем ты так настаивала, чтобы мы изучали этот язык фашистов!

Побледневший от гнева Массимо вскочил, схватил Мери Джейн за плечо и заставил ее обернуться к себе.

— Что вы сказали? Что вы посмели сказать?

— Только фашисты могут так попирать демократические свободы!

Рядом с подругой встала Тэсс.

— Если вы только попытаетесь применить к ней третью степень, вам придется иметь дело с другими людьми!

Прицци судорожно схватился за узел галстука, чтобы развязать его, и оперся одной рукой на стол.

— Кони… вы… вы слышали? Эти девчонки… В моем собственном кабинете… Невероятно! Даже не знаю, не привиделось ли мне…

Затем, немного успокоившись, продолжал:

— Вон отсюда! Да поскорее! Езжайте поучать людей из Скотланд Ярда, если им это так нравится, а нам наплевать на ваши дурацкие советы! Я и дальше буду арестовывать тех, кого мне нужно, не спрашивая разрешения у королевы Англии!

— Ошибаетесь, синьор комиссар! — заметила Сьюзэн. — Наполеону тоже казалось, что он может не считаться с Великобританией, а знаете, чем это для него закончилось?

— Вон! Вон отсюда!

Инспектор вытеснил сопротивлявшихся англичанок за дверь. Когда он опять подошел к столу, шеф заметил:

— Кажется, вы не очень-то стремились проявить служебное рвение, а, инспектор?

— Не мог же я кого-то из них ударить, синьор комиссар. Ведь я бы мог убить одну из них!

— Насколько мне известно, никто не просил вас кого-то ударить! Во всяком случае, мне не хотелось бы, чтобы вы выглядели так, словно собираетесь примириться с нашими временными противниками только потому, что они — женщины!

— Они еще девчонки!

— Ma que! И как скверно воспитаны! Настоящие дикарки! Приведите сюда Маринео. Мне необходимо сказать ему пару слов!

Пока Кони ходил в камеру, где Фортунато со вчерашнего дня грыз себе ногти, Массимо перезвонил жене.

— Это ты, любовь моя?

— А кто же это может быть? — проворковала она. — Почему ты звонишь?

— Потому, что соскучился по тебе, голубка моя…

— Работай, Массимо дорогой… Работай! Ни за что не отвлекайся, даже на меня… Думай о Милане, любовь моя…

С привкусом горечи во рту комиссар положил трубку.

Массимо Прицци долго рассматривал сидевшего напротив него Фортунато и наконец спросил:

— Ты, естественно, потребуешь присутствия адвоката?

— А зачем он мне?

— Ma que! Чтобы помогать тебе в защите, разве не так?

— Мне незачем защищаться, поскольку я ни в чем не виновен.

— Это ты так думаешь. Может быть, для тебя это будет удивительно, но я почти уверен, что это ты повесил Маргоне.

Сын донны Империи недоуменно посмотрел на него.

— Этого не может быть…

— Чего не может быть?

— Чтобы вы были настолько глупы!

— Эй, ты!.. Предупреждаю тебя Фортунато, будь повежливее, понял? Ладно…

— Скажите, синьор комиссар, вы подумали о маме?

— Почему я должен думать о своей матери?