– «Не считаю возможным дальше служить на флоте… прошу списать… намерен перейти в армию…» Вы не вполне здоровы, Николай Оттович! Вы и армия! Лучший командир в эскадре и вдруг командует пехотной ротой! Да вас и Стессель не возьмет к себе, вы ведь знаете, как он ненавидит моряков, – растерянно бормотал Витгефт.
– Я был у него, генерал принял меня с распростертыми объятиями и пообещал назначить сперва помощником командира полка, а затем дать полк.
– Вы были у Стесселя? – выпучил от удивления глаза Витгефт. – Просили у него перевода в армию?
– Так точно, ваше превосходительство! Армия хоть не убегает от одного вида японцев и решается вступать с ними в бой, – четко проговорил Эссен.
Адмирал сразу обмяк.
– Что вы наделали, Николай Оттович! – плаксивым тоном проговорил Витгефт. – Бог вам судья, но я не заслужил на старости лет такого позора, который вы обрушили на мою голову. Вы, лучший командир в эскадре, вы, моряк до мозга костей, уходите в армию; ведь за вами потянутся если не старые командиры, то, во всяком случае, вся молодежь, начнется повальное бегство с кораблей, на радость Стесселю и Того, – совсем растерялся адмирал. – Николай Оттович, голубчик, уважьте меня, старика, возьмите свой рапорт обратно и сообщите Стесселю, что вы раздумали, – взмолился Витгефт.
– Ваше превосходительство мне гарантирует, что эскадра при первой возможности выйдет в море? – поставил вопрос ребром Эссен.
– Ну, как я вам могу это обещать! Японцы нас перетопят, а сами при этом останутся целы, – истерически крикнул Витгефт. – Прикажут – пойду, но пойду не побеждать, а умирать. Возьмите обратно ваше прошение, Николай Оттович, а я постараюсь, как только «Севастополь» будет исправлен, при первой же возможности направить вас в море.
Эссен нехотя взял свой рапорт обратно.
– И Стесселю сообщите, что пока что раздумали переходить в армию и надеетесь еще повоевать с японцами в море, – упрашивал на прощанье адмирал.
Вскоре после ухода Эссена к Витгефту, продолжавшему тяжело вздыхать и молчаливо ерошить свои стриженные ежиком полуседые волосы, пришел его начальник штаба Матусевич. Недавно произведенный в адмиралы, эпикуреец и жуир, он всегда находился в прекрасном расположении духа.
Матусевич сразу заметил расстроенный вид адмирала.
– О чем задумались, Вильгельм Карлович, чем опечалились?
– Совсем сейчас меня вывел из равновесия Эссен. Подал рапорт о списании в экипаж! Хочет из флота переходить в армию! Насилу уговорил подождать, пока его «Севастополь» починят.
– Только-то! Стоило из-за таких пустяков огорчаться. Не беспокойтесь, покипятится и остынет.
– Он сегодня к Стесселю ходил просить о переводе в армию.
– Ну, а тот что?
– Принял его с распростертыми объятиями…
– …и стал еще сильнее ругать моряков вообще и вас в частности!
– Без этого, конечно, не обошлось. Опять кляузничать на нас начнет Куропаткину и наместнику.
– Не обращайте внимания на это, Вильгельм Карлович, брань на вороту не виснет. Помните, как в романсе: «Пускай бранят, пускай смеются, мне все равно, мне все-е-е-е ра-а-авно-о-о», – мягким баритоном пропел Матусевич. – Если бы вы слышали, как вчера этот романс пела княгиня Ливен[135]
. Чудно!– Да вы, Николай Алексеевич, кажется, не на шутку ею увлечены? – уже начал улыбаться Витгефт.
– «Любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны», – продекламировал Матусевич, лихо закручивая усы.
– Смотрю я на вас, Николай Алексеевич, и завидую вам: сколько в вас бодрости и жизнерадостности, никогда-то вы не унываете.
– И вам, дорогой Вильгельм Карлович, не советую.
– Чем вы меня сегодня огорчите? – ткнул Витгефт пальцем в папку с бумагами, которую принес с собой Матусевич.
– Я раз навсегда положил за правило – никакими бумажками не огорчаться и вас не огорчать: не стоят они этого. Сегодня только одна интересная бумажонка от наместника. Вот она! – Матусевич вытащил из папки коротенькую телеграмму и подал ее Витгефту.
– «Ввиду поступающих к нам сведений о недопустимом для военачальника упадке духа у генерала Стесселя, прошу сообщить ваше откровенное мнение о пригодности его к занимаемой должности. Алексеев».
– Вот так фунт! Что же мы ответим на эту телеграмму? – задумчиво спросил Витгефт.
– Ответ, по-моему, ясен: Стессель большая сволочь, и чем скорее его уберут из Артура, тем лучше.
– Нельзя, нельзя, так будет грубо.
– Я не говорю, чтобы дословно писать так, но…
– Как бы только Стессель не пронюхал об этом, а то совсем нам житья от него не станет!
– Бог не выдаст, Стессель не съест!
– Я подумаю, как ответить, – отодвинул бумаги Витгефт.
В это время вошедший вестовой доложил, что обед подан. Оба адмирала поспешили прервать свой разговор и направились к столу.
– Вы попробуйте это токайское, Вильгельм Карлович. Так и согревает желудок. А какой букет, только понюхайте! Нектар, а не вино! Специально вчера у Чурина старший приказчик для меня отыскал в подвалах, – перевел разговор Матусевич и, понюхав вино, с чувством выпил свой бокал. Витгефт последовал его примеру, мелкими глотками попивая вино. На лице его разлилась блаженная улыбка.