Порт–Артур. Воспоминания участников.

Хороший (в то время) пловец и незаурядный ныряла, я жду только удобного момента, чтобы покинуть судно. Вода быстро подходит по палубе с правого борта. Под впечатлением, что корабль переворачивается (В действительности, он не успел перевернуться, как коснулся передней своей частью дна и осел на крене, что доказывает случай спасения флаг–офицера мичм. Шмидта.), я отрываюсь от люка, пробегаю несколько шагов по наклону, бросаюсь в воду и ныряю вкось на глубину, уходя от массы броненосца, проходящего надо мной, унося видение сектора голубого неба между накрывающей палубой и морем. Только на мгновение чувствую тянущую в сторону силу и ухожу еще глубже до полного истощения запаса воздуха. Открыв рот, как пробка возвращаюсь на поверхность.

Корабль уже исчез. Море черно вокруг от угольной пыли и между траурными волнами ныряют какие–то обломки и головы людей. И над всем этим носится страшный протяжный вой. Кажется, что всё море стонет. Это сливающиеся непрерывные крики людей. А на горизонте всё тот же сияющий под солнцем берег.

Впервые с момента взрыва чувство ужаса влилось в меня с этим стоном и, одновременно, мысль о судьбе адмирала. Неудержимо тянуло удалиться от этой черной пелены. Перевернулся на спину, чтобы отдышаться, снял ботинки. Вдруг находящая волна наваливает сверху и с ног какую–то массу. Взглянул, — спина бушлата матроса, нелепо работающего руками, и его затылок, заливаемый водой, на моей груди. Первое побуждение — поддержать. Вдруг рука матроса захватывает сверху мою тужурку. Явно, он не владеет собой. Расстегиваю тужурку, чтобы оставить ее ему, но руки держат за обе полы. Остается погрузиться горизонтально в глубину. Он оставляет меня и я выныриваю в стороне.

За волнами ничего не видно. Плыву дальше. Еще два раза кто–то хватается за меня. И каждый раз я ныряю, чувствуя слабость от холода охватывающего ноги, — напрасно скинул ботинки! Застегнул тужурку. Наконец, вижу группу из четырех матросов, курьезно спаянную на волнах. Кричат: «Сюда, ваше благородие!» Приближаюсь и натыкаюсь на что–то под водой. Оказывается, шлюпочная мачта, за которую они держатся руками и которая под этим давлением находится под водой. Первые их слова: «Видели адмирала?» И в следующие минуты одна тема: «Что броненосец! Только бы адмирал жив остался!»

Наш горизонт — нуль. Кое–где возвышаются корпуса кораблей. Вдруг начинается пальба. Несколько снарядов падает в нашем направлении. Должно быть начинается бой с японцами. Просыпается инстинкт начальника: «Ну, теперь не до нас, нужно беречь силы и ждать миноносцев». Наша мачта держит нас больше морально. Только кто–нибудь начинает на нее нажимать, как мы все вместе погружаемся с головой. Почти каждая волна нас накрывает. «Не наваливайся, дыши реже и глубже, смотри волну». Но стрельба быстро прекратилась. (Это суда открыли огонь по воде после взрыва «Победы», воображая атаку подлодок, что проделали также японцы после взрыва «Хатсузе» и «Иошимо»).

Начинаю чувствовать сковывающий холод. Постепенно ощущение тела исчезает, только внутренние органы висят как камни. Но владею дыханием, как хочу. Меховая тужурка и шведская куртка спасают. Показались между волнами шлюпки судов и миноносцы, вызванные из порта. Недалеко вынырнул гребной катер с лейт. Рощаковским на транце. Я крикнул: «Александр Сергеевич!» — но не мог продолжать из–за слабости голоса и обратился к матросам: «Кричите, ребята, я не могу». И вот неожиданное: «Александр Сергеевич, офицер здесь, офицер здесь!» Катер направился к нам, но у нас уже не было сил схватиться за борт или за тянувшиеся к нам руки. Тогда гребцы подвели под нас весла и тут произошел изумивший меня эпизод: ни один из моих изнемогших товарищей не двинулся раньше, чем вытащили меня!

Еще 10–15 минут единственных настоящих физических страданий под холодным северным ветром, проникавшим под наброшенные на наши сваленные вниз за решетины тела бушлаты, и мы перегружены на миноносец (не помню названия, командир Скороходов), где нас растирают и накачивают ромом в носовом кубрике. Увидел там лежащего на столе, уже мертвого мичмана Акимова. Он был жив еще несколько минут назад, но сердце не выдержало холода. Затем, в кают–компании лейтенант Любим Кнорринг с перекошенным лицом, кровоподтеком на виске и свисавшим закушенным языком. Через открытую дверь каюты неслись неистовые вопли Унковского, растираемого двумя людьми. Соленая вода проникла ему в легкие и вызывала невыносимую боль.

И тут разговоры были только об адмирале. Никто еще не знал, кого приносили в порт другие миноносцы. Тотчас по ошвартовании пришел мой брат Владимир с миноносца «Бесстрашный». Первый вопрос его был тоже: «Видел Макарова?»

Отмечаю интересный случай интуиции, когда дальше, на мой вопрос о том, что он думал о моей судьбе, получив в порту известие о гибели «Петропавловска», мой брат, с которым мы были глубоко дружны, ответил, что он ни минуты обо мне не думал, «зная», что я был жив, но что мысль о Макарове не оставляла его.

Сообщаю три совершенно необычайных случая спасения при гибели «Петропавловска»: