Портартурцы

— Красивые слова! Умелое использование всех возможностей, а затем сдача также могут принести славу. И, к тому же, живому, а не мертвому… Когда восхищаются атакующими и слагают про них песни? Когда крепость взята штурмом. В противном случае, то есть при сдаче гарнизона, все относится на превосходство сил и осадного парка, а личные заслуги солдат и офицеров осадной армии смазываются… Крепость истощена, люди переутомлены, пушки расстреляны. А если они потребуются, то при оценке действий русских их появятся тысячи, и не только в нашей, но и в иностранной печати. Где та помощь, которую мы ждали с севера? Где Куропаткин, который по-детски оценил надвигающуюся опасность? Раз убежище для флота, то оно должно быть снабжено и людьми и снарядами!

— Ты забываешь про наших завистников и врагов. Генерал Смирнов, адмиралы, корреспондент Ножин и десятки других лиц… Я захватчик власти, и трус, и тому подобное. Даже милейший Александр Викторович, когда его прижмут к стенке, будет ссылаться на мои распоряжения. А посадят на скамью подсудимых его и меня.

— Суд будет обязательно, я не сомневаюсь, но тебя оправдают! — воскликнула Вера Алексеевна.

— Ты думаешь?! Нет, не оправдают. Но смягчить приговор могут… В этом ты права… Пожалуй, можно рискнуть…

— И скорее, как можно скорее… У меня сердце изболелось. Я ночей не сплю, — воскликнула Вера Алексеевна и заплакала.

— Что с тобой? Слезы? У Веруси слезы. Я тебя не узнаю. Созову военный совет. Наверное, поддержат.

Стессель встал, прошелся. Помолчав, он воскликнул:

— А куда мы, голубушка, будем девать золотые вазы? Японцы их не пропустят.

— Да, жаль. Такие редкие вещи, — сокрушенно сказала Вера Алексеевна и подумала: «Боже мой, как странны и наивны великие люди. Вспомнил о вазах, когда гибнет так много ценностей и жизней. Точно Тарас Бульба и его уроненная трубка…»

Супруги придвинулись друг к другу и долго обсуждали, как им сохранить драгоценные вазы, вывезенные генералом из Китая в предыдущем походе.

Через горы перелетали снаряды. На передовой линии открылась усиленная ружейная и пулеметная стрельба.

— Придется бросить в море, — сказал Стессель.

— Что ты! Я поговорю с управляющими торговых фирм. Они устроят переброску их в Чифу или Шанхай.

— Как же! Так они тебе и возвратят их, держи обе руки, — рассмеялся Стессель.

— А я говорю, что можно довериться. У тебя нет чутья на людей, — Вера Алексеевна сверкнула глазами и топнула ногой. — Ты всегда считаешь меня дурой!

— Ладно, ладно, — сердито проговорил генерал. — Ты умница, ты все знаешь, все предвидишь… А у государя императора все генерал-адъютанты — дураки…

— Не все, но некоторые из новоиспеченных, — зло сказала Вера Алексеевна.

В дверь постучались:

— Это я, Прокоп, ваше высокопревосходительство. На третий форт атака и, кажется, на Китайскую стену. Посмотрите, что делается.

Супруги только сейчас услышали ожесточенную перестрелку и вышли на крыльцо. На вершинах гор непрерывно взрывались снаряды, а дальше за ними вспыхивали ракеты.

— По второй линии и сюда ближе снарядами шарит. Резервы наши ищет.

— Скажи ординарцу, пусть седлает лошадей, — распорядился Стессель.

— Ты же не поедешь?

— Куда ехать-то, голубушка? Я вызову сюда полковника Рейса, а кони пусть в седлах постоят… Такой момент и без приказаний. Разве это логично?!

Глава восемнадцатая

1

— Как же так, Прокоп? Ты же обещал и с генералом и с солдатами говорить, что держаться трудно и нас всех переколют при последней открытой атаке.

— Говорил я им, — опустив голову, ответил Прокоп, — а они как засмеются: «С жиру ты, холуйская морда, бесишься. Стыд потерял. На генеральских хлебах отупели, говорят, твои мозги». Плюнули и ушли. Даже белый хлеб и табак ваш не взяли. Вот так и потерял я своих земляков. Какую славу про меня распустят? Сначала-то мы жили хорошо. И денщик я, но все прощалось мне. Ведь каждый знает, что не по своей воле в денщиках мы ходим. А тут вдруг переменились, загалдели и ушли… Вы уж ослобоните меня, ваше высокопревосходительство,

— Как так, «ослобоните»?

— На позицию я хочу. С япошкой биться буду.

— Вот выдумал! Не сметь и думать, — строго сказала генеральша и взглянула на Прокопа.

Он по-прежнему стоял, опустив голову. Лицо его было бледным, нижняя губа тряслась, руки с крепко сжатыми кулаками вздрагивали. Вера Алексеевна придвинулась к денщику и более ласково проговорила:

— Что ты, Прокопушка, как же я буду без тебя?

— Заместо меня раненого какого-нибудь поставьте. Разве их мало теперь? А мне пора и с японцами повстречаться.

Генеральша подошла вплотную к Прокопу и подняла его голову за подбородок:

— Я не согласна, и генерал не согласится. Новый человек, зачем это нам? Нет, ты об этом и не заикнешься больше. Никому не скажешь.

— Невмоготу мне это состояние. Увольте.

— Вот еще выдумал. Да как ты решился? И зачем тебе это? — мягкие руки Веры Алексеевны легли на плечи Прокопа. — Если тебе хочется, то мы так сделаем: у тебя будет хорошая новая винтовка и револьвер; когда японцы ворвутся в город, ты встанешь у ворот и будешь защищать меня и соседских женщин…

— Не хочу… Пустите на позицию.